— А если нет? — возражаю я, зная ответ и страшась его.
Он сглатывает.
— Если нет, ты можешь уйти.
Я качаю головой.
— Это противоречит всему, что я слышала от тебя…
— Мне все равно, — огрызается он, его глаза на секунду переходят на мои. — Я не позволю им причинить тебе боль. Они, блядь, не тронут тебя. Если ты хочешь уйти от меня, будь моим гребаным гостем. Никакого вреда тебе не будет. Я дам деньги, Элла. Ты можешь идти куда хочешь. Жить, где захочешь. Будь тем, кем хочешь.
Я поворачиваюсь, чтобы снова посмотреть в окно, мое сердце болит.
— Думаешь, кто-то вроде Кона может сделать тебя счастливой? — в его словах чувствуется горечь, но кажется, что вопрос искренний. — Ты думаешь, что милый мальчик будет тем, что тебя устроит? Удовлетворит тебя на всю оставшуюся жизнь, Элла? Ты думаешь, это то, чего ты хочешь? Или ты просто хочешь попробовать все? — он фыркнул. — Я могу это понять, детка, так что не лги мне. Как ты думаешь, что нужно сделать, чтобы ты была счастлива?
— Мне девятнадцать.
Я даже не знаю, почему я это говорю, как будто это защита или что-то в этом роде. Мне девятнадцать, но… у любви нет возраста. Я знаю это. Моей маме тридцать пять, и она ни черта не знает о любви. Люциферу двадцать, Сид тоже, и они умирают друг по другу.
Я так долго хотела утонуть в Маверике, но думала, что все это часть того, что со мной не так. Почему меня отправили в Ковчег в первую очередь. Почему я ходила к психотерапевту, и она сказала мне, что мне нужно перебороть ту одержимость, которую я испытывала к Шейну.
Мне нужно было полюбить себя.
Меня пугает мысль, что я могу любить Маверика больше.
Он ничего не говорит, но потом съезжает на обочину безлюдной дороги, по обе стороны от нас поля, и останавливает машину.
Я поворачиваюсь и смотрю на него, мой рот открыт, но ничего не выходит.
Он выходит из машины, подходит ко мне, открывает дверь, обхватывает меня и расстегивает ремень безопасности. Он вытаскивает меня, захлопывает дверь и прижимает меня к машине, положив руку мне на грудь.
— Чего ты хочешь, Элла? — он наклоняется ближе, его глаза горят гневом. Разочарование. Может быть, что-то похожее на печаль. — Скажи мне, какого хрена ты хочешь. Потому что я не буду этого делать. Я не буду делать то, что делает он, — он вытягивает руку за спину, к ветру, как будто Люцифер прямо там, в этом поле. — Так скажи мне, блядь, сейчас. Если ты не хочешь этого…
— Ты что? — я бросаю ему вызов, мои глаза жесткие, когда я наклоняюсь к нему, мои руки сжаты в кулаки. — Ты отвезешь меня прямо туда, где мое место, в тот трейлер? Ты позвонишь той девушке, которую ты трахал у меня на глазах…
Он закрывает мне рот рукой, наклоняется ближе.
— Не будь чертовой дурой, Элла. Я люблю тебя, черт возьми.
Мои глаза расширяются, мой пульс бьется под его рукой.
— Я, блядь, люблю тебя, и я не ожидал, что ты придешь. Я никогда не ожидал этого, ясно? Но я люблю тебя, твои чертовы рыжие волосы, твои веснушки и то, что ты можешь съесть все в моем чертовом доме и все равно хочешь еще. Я люблю, как ты умоляешь меня, как ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно, как ты целуешь меня. Как ты защищала меня больше, чем кто-либо другой в моей жизни.
Я понимаю, что не дышу, и не хочу, чтобы он прекращал говорить. Мое сердце разрывается от его слов. Слова, которые я никогда не слышала ни от кого в своей жизни. Слова, которые, как мне казалось, я никогда не заслуживала.
— Я люблю тебя, черт возьми, и мне нужно, чтобы ты сказала мне сейчас, если ты передумала. Если ты больше не чувствуешь того же самого.
Медленно, он проводит рукой по моему рту, по горлу, одна рука все еще прижата к моей груди.
Я сглатываю слезы.
— Я тоже тебя люблю, — задыхаюсь я. Я хватаю его за футболку, и его глаза смягчаются, облегчение заливает его черты. — Я не понимаю всего. Что ты делаешь. Что делают твои братья. Я не понимаю. Но мне все равно. И никогда не волновало, — я притягиваю его ближе, и мои губы касаются его губ. — Я никуда не уйду.
Он улыбается, и это так чертовски красиво, что мне хочется плакать снова и снова.
— Я никуда не уйду, Мави, пока ты продолжаешь кормить меня.
Он откидывает голову назад и разражается смехом, и мое сердце кажется, что оно может разорваться вместе с ним на обочине этой глупой, безлюдной дороги.
Я разжимаю руку, отпуская его футболку, и он хватает меня за запястье, поднимая мою ладонь. Наблюдая за мной, он проводит языком по диагонали моей кожи, в его взгляде — жар.
Это жжет, его рот на порезе.