Я боготворю её горячую, тугую киску, сделанную специально для меня.
Капли пота стекают вниз по моей груди и капают ей на спину. Мои движения становятся более дикими и я сильнее вжимаю в неё пальцы.
— Я собираюсь кончить, — выдыхает она.
Спасибо, блядь.
Она сжимается вокруг моей длины, вызывая мой собственный оргазм. Нехотя, я выхожу и кончаю на её задницу. Сразу же тянусь и развязываю её запястья, ласкаю пальцами красивые отпечатки, которые оставили после себя веревки. Требуется всего секунда, чтобы вспомнить, где я оставил камеру. Это должно быть запечатлено.
Я беру фотоаппарат с края кровати, перекидываю ремень вокруг шеи и первым направляюсь в ванную, чтобы намочить полотенце и помыть Холланд. Единственное, что я хочу на этом фото — это оставленный мною отпечаток на её коже. Красный, припухший и горящий.
Она тихая и спокойная, пока я вытираю её. Я не знаю, успокаивает ли жжение или наоборот — она ничего не делает в ответ. Я отступаю на шаг и поднимаю камеру, делая несколько снимков подряд. Вид только одной руки. Затем изменяю фокус, позволяя ей всё больше и больше заполнять объектив. Каждый последующий снимок гипнотизирует ещё больше, чем предыдущий. Наконец, я убираю повязку с её глаз и делаю последний снимок, на этот раз она смотрит на меня, ярко-зелёные глаза привлекают своей неземной красотой. Она всё ещё ничего не говорит. Ей не нужно. Это ясно написано у неё на лице. Она в таком же замешательстве касаемо нас, как и я. Мне это не нравится. Я понимаю это, но мне не нравится.
Иногда из-за неё так чертовски тяжело дышать.
*
Бледно-голубой свет луны светит сквозь открытые жалюзи, лаская Холланд, пока она спит. Мне всегда нравилось то, как выглядят вещи при лунном свете. В этом есть жуткое изящество, что-то интимное. Я фотографирую её всю ночь. Её лицо такое умиротворенное, каким я его никогда не видел до этого. Свободное от печали. Свободное от желания. Это она — настоящая она. То, что было похоронено под множеством слоёв боли, которую она несёт. Я годами разоблачал глубоко укоренившиеся, скрытые эмоции в женщинах. Раскрывал тяготящие их желания, освобождал наиболее тёмные страхи и самые заветные секреты. Я выявлял то, кем они были на самом деле, на фоне всего этого.
Но я ни разу не искал безмятежности.
Видя это сейчас, наблюдая за переменами во внешности Холланд, отличающимися от всего, что я думал, притягивает меня в ней — всё отчаяние и сокрушенность, — заставляют меня осознать, что я не имею понятия об её истиной благодати.
Я хочу узнать эту Холланд.
Возможно, это всё просто из-за лунного света, возможно, потому что она осталась сегодня, — я не знаю, что это и у меня нет сил думать об этом, — но всё, что я сейчас знаю, меня ни к кому так не тянуло, как к ней.
20
Холланд
Должно быть, это холод меня расшевелил. Май в Огайо равноценен маю в Мэне. Приятный в дневные часы, не слишком жаркий, не слишком холодный. Но, как только заходит солнце, все прелести исчезают.
Волны холодного воздуха равномерно окутывают комнату через открытую балконную дверь. Прозрачные шторы развеваются и раскачиваются, открывая небольшие, размытые проблески улицы. Я дрожу, мурашки бегут по рукам и ногам, и, укутавшись в толстое белое одеяло, заставляю себя сесть.
Мой взгляд останавливается на очертании голого Дженсена, он стоит спиной ко мне, босыми ногами на бетонной площадке. Его камера, установленная перед ним, тихо щёлкает, когда он снимает первые лучи рассвета над окружающими зданиями. Шторы продолжают колыхаться от ветра, то открывая, то скрывая его из вида.
Он, должно быть, замерз, но не проявляет никаких признаков дискомфорта. Я плотнее оборачиваю одеяло вокруг плеч и соскальзываю с кровати. Мои ноги слегка шлёпают по холодному, твёрдому древесному полу, когда я иду к открытой двери. Прислоняюсь головой к проёму и просто смотрю на него, наслаждаясь тёплым свечением его твердой плоти на свежем утреннем воздухе.
— Иди сюда, — подзывает он, не глядя на меня.
Я закрепляю одеяло и делаю неуверенный шаг на балкон. Ещё слишком рано и холодно, но я продолжаю идти, и становлюсь рядом с ним.
— Это восхитительно, не так ли? — говорит он, и пар появляется перед ним.
Я смотрю на постоянно меняющееся небо и тем, как бесчисленные оттенки света медленно освещают всё, чего касаются.
— Так и есть, — соглашаюсь я. Не уверена, что когда-либо делала это. Что когда-либо оставляла время на то, чтобы посмотреть, как свет приносит утро. К тому же, я не ощущаю никакой радости от этого. Только знакомую, щемящую боль от обиды. Солнце по-прежнему всходит и заходит каждый день. Время неизменно продолжает двигаться вперёд. Почему-то, мне это кажется не справедливым.