Позволяю взгляду слегка переместиться, следуя по изгибу её бедер, вниз по выпуклости ягодиц. Здесь кожа на несколько оттенков светлее. Как слоновая кость и фарфор, и я не могу отвести взгляд. Есть что-то такое чистое и нетронутое в мягкости её плоти, хотя я знаю, что это не так. Мои пальцы и губы запомнили Холланд почти так же хорошо, как глаза.
Мои глаза.
Как два маленьких глазных яблока могут приносить так много удовольствия и причинять такую сильную боль?
Тени попадают в поле моего зрения, и я, наконец, заставляю себя отвернуться от красавицы на постели.
Крепко сжимаю телефон в руке и кладу его на полку. Закрываю веки и позволяю темноте забрать зрение. В таком состоянии я вижу, как выглядят мои кончики пальцев, нежно ласкающие её кожу. Я представляю, как это ощущается, не только там, где я соприкасаюсь с ней, но и внутри. В моей груди. Может ли она спасти меня? Может ли она быть покоем, который я искал?
Я поворачиваюсь к ней, открывая глаза и позволяя себе ещё раз взглянуть на её лицо. Мой желудок сжимается, когда я вижу, что Холланд смотрит на меня. Она не двигается, по-прежнему лежит на обнажённом животе, руки под головой, румяная щека на тыльной стороне нежной руки. Длинные огненные волосы разметались по подушке.
Она ничего не говорит. Так же, как и я. Но это общение. В том, как мы смотрим друг на друга, целый разговор.
Я завидую лунному свету. Завидую тому, как он целует её тело и крепко удерживает. Тому, как он обволакивает каждую её частичку, имея такую возможность. Тому, что он видит её так, как не могу я.
Я больше всего буду скучать по этому, по наблюдению за ней в тусклом ночном свете.
Мне следует снова взять телефон. Я должен сделать ещё один снимок.
Но я не могу удержаться от прикосновения к ней. Не могу найти силы и заставить себя остановиться. Оставить эту женщину. Необходимость прикоснуться к ней сильнее, чем когда-либо. Держать и поглощать.
Я всегда ожидал, что буду один во тьме. Я и не мечтал, что найду свет в конце. Надеяться больно. Заботиться больно. Хотеть. Нуждаться. Мне не следует этого чувствовать. Я не могу.
Буду винить в этом лунный свет.
*
Я просыпаюсь, запутавшись в руках и ногах и в ворохе тёмных рыжих волос, и в первый раз, с тех пор, как мне было двенадцать, я чувствую безмятежность.
Эта безмятежность пугает меня до ужаса. И также мне нравится быть напуганным чем-то необычным из-за перемен. Я эгоистичен и не прав, но делаю глубокий вдох, впуская запах Холланд в лёгкие, и закрываю глаза, расслабляясь в умиротворенности, что приносит её присутствие. Так я могу дурачить себя, что мой конечный результат не неизбежен.
— Доброе утро, — говорит она хрипло в мою грудь.
— Доброе.
— Я хочу мороженого.
Удивлённый смех срывается с моих губ, из-за чего голова Холланд подпрыгивает вверх и вниз из-за моего быстрого дыхания.
— Мороженое? На завтрак?
Она откидывает волосы с лица — требуется три взмаха, прежде чем мне удаётся увидеть её глаза.
— Почему нет? Это один из плюсов быть взрослым. Ты можешь есть на завтрак что-то необычное, и никто тебя не остановит, — Холланд улыбается, по-настоящему улыбается. Волосы беспорядочно связаны, щёки розовые после сна, глаза большие и светлые от озорства, и она крадет моё дыхание.
Ухмылка на моём лице исчезает, когда я прижимаю руки к её челюсти и притягиваю ближе к себе.
— Ты так невероятно красива, когда улыбаешься, − я грубо целую её, показывая, насколько великолепной считаю её.
Лицо Холланд ещё больше розовеет, когда я её отпускаю. Я наблюдаю, как она выпутывается из одеяла и спрыгивает с кровати, раздетая и чертовски сексуальная. Она подходит к холодильнику и достаёт из морозилки два с половиной килограмма шоколадного мороженого, берёт две миски и ложки с сушилки на столе, а затем прыгает рядом со мной на кровать.
Действуя быстро, она кладёт в каждую миску по большой ложке и предлагает одну мне.
— Ты никогда не говорил, кому продаёшь свои фото, — говорит Холланд, пробуя мороженое. Она сидит, прижимаясь спиной к стене, со скрещенными под собой ногами. — Эротические, — добавляет она.
Я вращаю ложку, прокручивая её в моём замёрзшем завтраке.