На ее лице играла задумчивая улыбка.
— С тобой был мужчина. Вы выглядели…близкими. Я видела, как ты прислонилась головой к его плечу. Как вы говорилии. И я думала . . . как я хотела быть этим человеком для тебя. Этой скалой. Кто-то, на кого можно было бы положиться, поговорить с ним. С кем провести день рождения. Потом я вспомнила все твои дни рождения за эти годы. В пять лет, с няней номер восемь. Или твой четырнадцатый, о котором мы забыли только через три дня, потому что папа был в Женеве. Я так много пропустила. Я знаю это. Простым извинением тут не обойдешься... — Она вдохнула. — Но я думаю, может быть, раз уж наш мир рушится, и все вокруг нас рушится, мы должны хотя бы попытаться? Что ты скажешь, Арья? Пожалуйста?
Было так много вещей, которые я хотела сказать. Спросить. Но я начала с очевидного, и это не имело ко мне никакого отношения.
— Почему ты все еще позволяешь ему оставаться с тобой? — Я нахмурилась. — Конрад. Почему бы не развестись с ним? Это плохо выглядит. Ты поддерживаешь его после всего, что он сделал.
— Я даже не хожу с ним в суд. Он уже много раз просил. Видимо, его адвокаты считают, что это хорошая оптика
Когда она увидела, что я жду от нее подробностей, она убрала руку с ожерелья, чтобы поиграть с серьгой.
— Ну, полагаю, я боюсь того, что будет дальше. Ты должна понять, последние тридцать с лишним лет я провела в изоляции. Тюрьма. Ему удалось испортить все в моей жизни — даже мои лекарства. Несколько лет назад я узнала, что он был в тесном контакте с моим психиатром, и говорил ему, что мне прописывать. Я немедленно поменяла психиатра, но ущерб был нанесен, и в эти дни я даже не могу принять ксанакс, не задаваясь вопросом, есть ли у людей, которые прописали мне его, скрытые мотивы. Всякий раз, когда мы ходили на светские мероприятия, он намеренно заводил разговоры с моими подругами — обычно с теми, чье общество мне нравилось больше всего — и исчезал с ними на долгое время. Я задавалась вопросом, не спит ли он с ними. Он заводил очень короткие, очень эффективные, очень стратегические романы со всеми, кто, по его мнению, мог помочь мне вырваться из золотой клетки, которую он для меня установил. У меня нет настоящих друзей, коллег, адвокатов или семьи. Конрад - моя единственная семья, хоть и очень плохая.
— У тебя есть я, — выдавливаю я, не совсем понимая, почему эти слова слетают с моих губ.
У мамы загорелись глаза.
— Да?
— Ага. Мы не близки, но я все равно буду рядом, когда понадоблюсь. — Хотя я могла понять, почему она этого не знала, ведь я следила за ней пару недель. С тех пор, как появились новости о Конраде, и она начала звонить мне.
— Жизнь так коротка. — Она покачала головой. — Я думаю обо всех поцелуях, которые не дарила тебе. Обо всех объятиях, которые мы не разделили. Все вечера в кино, походы по магазинам и ссоры, от которых нам хотелось избить друг друга, но мы любили друг друга еще больше. Я думаю обо всех "что-если". Почти. Как они накапливаются в пустой комнате моего банка памяти. И это убивает меня, Арья. Это гораздо больнее, чем то, что происходит с твоим отцом.
Мой пульс гулко стучал по внутренним запястьям. Я думала обо всех моментах, которые я разделила с папой. Драгоценные и маленькие, как шоколадные конфеты в индивидуальной упаковке. Я бы не променяла их ни на что, даже после всего, что произошло. А может, особенно из-за этого.
И Кристиан. Я также думала о Кристиане.
Как сильно я его хотела. Жаждала его. Каждая клеточка моего тела знала, что он разобьет мне сердце. Нелегкий подвиг, учитывая, что со времен Николая Иванова этого не удавалось никому.
— Может быть, мы сможем создать новые воспоминания. — Мягкая улыбка коснулась моих губ.
— Ох. — Ее голос дрожал. — Я бы очень этого хотела.
***
Я, спотыкаясь, вышла из кофейни, нащупывая телефон. Мне потребовалась секунда, чтобы найти его номер, и еще две, чтобы собраться и позвонить ему. Он ответил на первом гудке, его голос был отрывистым.
— Да?
Фоновый шум был красноречив. Перекладывание документов; тихие голоса, обсуждающие EEOC, неправильную характеристику и бремя доказывания. Очевидно, он был на совещании. Почему он взял трубку