Из глубокого уважения к тем, кто был раньше, и тем, кто придет потом, приняли бессловесный обет не рассказывать больше своих историй.
Испытывая приправленную медом боль, молодая женщина, которая сидит на стуле, думает, что сейчас закричит, но не делает этого. В ослеплении ей кажется, что огонь вот-вот охватит всю комнату, и, хотя глаза ее завязаны, она видит пламя и в пламени – призраков.
Пчелка на ее груди трепещет крылышками.
Как только ее язык изъят, сожжен и обращен в пепел, как только церемония завершена и она приступает к служению официально, как только голос ее замолкает, просыпаются ее уши.
И тут она начинает слышать истории.
Сладостные печали
Обман зрения
Мальчик – сын гадалки, предсказательницы судьбы. Он уже в том возрасте, когда роятся сомнения, стоит ли этим гордиться и даже стоит ли об этом рассказывать, но вот так оно есть.
Он идет из школы домой, в квартирку, расположенную над лавкой, которая полным-полна хрустальными гадальными шарами, картами таро, благовониями, статуэтками божеств со звериными головами, пучками сушеного шалфея и пакетиками с шалфеем в порошке. (Запахом шалфея пропитано все вокруг, от постельного белья до шнурков ботинок.)
Сегодня, как всегда, мальчик срезает путь, свернув в закоулок, который охватывает магазинчик петлей, узкий, тесный проход между высокими кирпичными стенами, сплошь и рядом разрисованными граффити, потом побеленными, потом вновь разрисованными.
Сегодня взамен расхожих, буква за букву цепляющихся изречений и банальностей в пузырях на свежей известке красуется только одно художественное творение.
Дверь.
Мальчик останавливается. Поправляет очки, чтобы сфокусировать взгляд, удостовериться, что он и впрямь видит то, на что не всегда его надежное зрение ему намекает.
Дымка по краям рассеивается, и да, это дверь. Побольше, позатейливей и поэффектней, чем привиделась ему с первого взгляда.
Он в замешательстве, как это понимать.
Несообразность требует осмысления.
Расположена дверь в глубине переулка, где тень, туда не достает солнце, но краски все же сияют, и использованы даже пигменты, которые отдают металлом. Работа тоньше, чем у большинства тех граффити, какие мальчику попадались. Выполнена она в стиле, который, он знает, как-то классно называется по-французски, что-то там про обман зрения, но вот прямо сейчас вспомнить, как ему невмочь.
Дверь изрезана – нет, изрисована – четко вычерченным геометрическим узором, который сползает и на боковины, создавая зрительный эффект глубины там, где есть только плоскость. В центре, на той высоте, где полагается быть глазку, стилизованная под общий рисунок резьбы, изображена пчелка. Под пчелкой – ключ. Под ключом – меч. Золотистая, объемная на вид дверная ручка поблескивает, несмотря на то что отражать свет она не может, его тут нет. Под ручкой – замочная скважина, до того черная, что выглядит зиянием, ждущим ключа, а не просто мазком краской.
Дверь удивительная, и красивая, и какая-то еще, мальчику не хватает слов назвать какая, он даже не знает, существуют ли такие слова, хоть бы и причудливые французские.
Где-то на улице лает невидимая собака, но лай звучит приглушенно, так издалека, что словно бы из другой жизни. Облако наползает на солнце. Переулок становится еще длинней, темней, глубже, меж тем как дверь – ярче.
Мальчик неуверенно тянет руку, чтобы прикоснуться к двери.
Та часть его сознания, которая не разуверилась еще в волшебстве, ожидает, что дверь окажется теплой вопреки разлившемуся в воздухе холодку. Ожидает, что изображение существенно изменило суть кирпича. Заставляет чаще стучать сердце, даже когда рука медлит, потому что другая часть сознания считает, что первая проявляет доверчивое ребячество, и готовит себя к разочарованию.
Пальцы касаются двери чуть пониже меча и остаются на глянцевитой краске, покрывающей прохладный кирпич, шероховатость которого все-таки чувствуется под краской.
Это всего лишь стена. Просто стена, а на ней – картинка.
И все-таки.
И все-таки жжет его беспокойное ощущение, что тут кроется нечто большее, чем то, что видят глаза.
Он прижимает к расписанному кирпичу всю ладошку. Поддельное дерево двери выкрашено коричневой краской всего на тон или два светлее его кожи, как будто цвет подобрали специально, ему под стать.
То, что там за дверью, находится где-то еще. Там не комната за кирпичной стеной. Там что-то большее. Он это знает. Он чувствует это всей кожей.
Такой момент его мать назвала бы знаковым. Момент, который меняет собой те моменты, что наступают потом.