Сотни раз перечитывал я это письмо, пока серые буквы не начали стираться от моих слёз и прикосновений. Много раз я предпринимал попытки найти Марию и Николая, однако СССР в то время уже был закрытой страной, и на мои запросы через советское консульство в Барселоне приходили формальные отписки. Наконец, в середине девяностых, я обратился в телевизионное шоу Quien sabe donde?[3] Но прошло ещё несколько лет, прежде чем они напали на след Марии…»
12
Весь следующий день, и назавтра, и через три дня только и разговоров было в доме Рябининых, что про почившего в бозе папу. Вспоминались Николаю мутные мамины разговоры да странные намёки. На свет Божий извлечены были со дна древних семейных сундуков, впервые за многие годы, пожелтевшие, хрупкие, словно сухие листья, документы. Среди них и совсем случайно та самая секретная похоронка, которую мать никогда прежде не показывала сыну и в которой сообщалось о смерти Игнатия Рябинина 28 октября 1941 года в боях за город Волхов, а вместе с ней – свидетельство о рождении самого Николая Игнатьевича от 30 ноября 1943 года, в котором в графе «отец» красовалось имя Игнатия. Две эти даты могли свидетельствовать только о том, что мама родила от покойника. Или что покойный красноармеец Рябинин не был его отцом. Вслед за тем были подняты и самым внимательным образом прочитаны все девяносто семь писем, которые остались после смерти матери дяди Николая; все девятнадцать общих тетрадей в дерматиновых обложках, в которых она вела хозяйственные записи с пятидесятого по шестьдесят девятый годы; обнаружена и исследована картонная коробка из-под итальянских сапог, в которой хранились и вовсе бессмысленные бумаги: квитанции на оплату квартиры в городе Ургенч, диплом отличника областного комитета здравоохранения, бланки денежных переводов, театральные программки из Большого театра, а также выписки из санаторных карт. Даже анализ маминой мочи за май пятьдесят девятого года. Но ни в одном документе, ни в одной из бумаг дядя Николай со своей женой Ольгой не нашли даже ворсинки с парадного мундира дона Фернандо. Даже тени его не нашли.
– Вот ведь женщина! – не переставал удивляться на мать дядя Николай. – Всю жизнь прожила с этим грузом. И ни малейшим словом. Ни намёком. Даже перед смертью не обмолвилась. Гвозди бы делать из таких людей, как предлагал поэт Маяковский.
Он даже поймал себя на мысли, что затаил на покойную мать обиду. Ведь он-то всё же имел право знать, что настоящий его отец вовсе не погибший на фронте красноармеец Игнатий Рябинин, как утверждала семейная легенда, а испанский, мать его, барон. Ольга тоже сердилась на свекровь. И, подходя к домашнему иконостасу, глядя на Богородицу, всякий раз с укором шептала: «Не хорошо, мамаша, поступили. Вон, глядите теперь, как Николаша-то изводится. А всё ж по вашей, мамаша, вине. Могли бы и сознаться. Что ж такого-то».
Через несколько дней бессмысленных попрёков и обид, после документального расследования, которое со всей очевидностью раскрыло мамину тайну семидесятилетней давности, принялись Рябинины думать да гадать, как им теперь к папкиному наследству-то подступиться. Не единожды перечитав письма, они, кажется, окончательно поняли, что дяде Николаю до конца апреля необходимо ехать в Испанию и вместе с паспортом явиться к нотариусу. Эта, простая с виду, задача казалась Рябининым из разряда фантастических, поскольку дядя Николай дальше районного центра Шенкурска носа не совал. По телевизору, само собой, слыхал о существовании столицы нашей Родины Москве, а также множестве иных российских городов и весей, однако о том, чтобы поехать, ну, хотя бы в самый ближний большой город Архангельск, об этом и мечтать не смел. Да и куда ехать, если большое крестьянское хозяйство съедало всё его время, без остатка. Тут на пол-то дня за соляркой смотаешься, и то душа не на месте: как там скотина, а как баня, а как чунки, что поставил на холод, а с крышей что, с назёмом? Прошлый год загремел в районную больницу. Сердце прихватило. Так он врача здешнего – дедушку с белой бородкой остренькой – извёл: отпусти ты меня и всё тут. Через три дня всё одно сбежал из этой распрекрасной больницы, начеркав заявление: «никаких претензий не имею». Драпал оттуда домой, аж пятки сверкали.