– Это транслитерация, – объяснила шибко грамотная ученица штукатурного техникума, – слова-то русские. Только написаны они латиницей. Там у них нет телетайпов с русской клавиатурой.
Ольге эти объяснения сделались теперь ни к чему. Она лишь хотела услышать слова, которые написал ей, наконец, муженёк пропащий.
«В права наследования вступил, – значилось в телеграмме. – Получил землю, дом и хозяйство. Теперь разбираюсь. Скоро не жди. Управляйся пока сама. Посылаю тебе тысячу долларов. Этого хватит на первое время. Целую. Николай».
Оторвав взгляд от лоскута писчей бумаги, Нюра посмотрела на Ольгу. Она застыла. Как если бы превратилась в кусок льда или гранитную глыбу. Как это – «управляйся сама»? Как – «скоро не жди»? – потерянно повторяла Ольга. Что значит – «на первое время»? Нюра Собакина не умела ответить на эти вопросы, а если бы и умела, всё равно не знала, что сказать. Не зря же говорят, что чужая жизнь – потёмки. Тем более – жизнь заграничная. А Ольгу словно контузило. Раскачивалась вперёд-назад, уставившись немигающим взглядом в одну точку. Наконец жалобно взвыла. Нюра метнулась к графину с водой, плеснула в стакан, накапала двадцать четыре капли корвалола и заставила Ольгу выпить. Воздух в почтовом отделении наполнился сладким ароматом чабреца и корня солодки, а Нюра непрестанно гладила ледяную Ольгину руку, утешала её, как умела.
И та начала отходить понемногу: светлеть взглядом, розоветь лицом, вдыхая глубоко, размеренно, понемногу впускать в сознание новую свою жизнь – в изгнании. Наконец поднялась, выпрямилась и, аккуратно сложив телеграмму, спрятала её в карман василькового платья.
– Где деньги? – спросила отрывисто, жёстко.
Расписалась в квитанции на получение денежного перевода на тысячу долларов США (в пересчёте на родные, деревянные), отправила толстую их пачку в карман вслед за телеграммой и решительно вышла вон.
У дверей её ждала Бьянка: снаружи услышала хозяйкин вой, принялась скрести дверь, пытаясь отворить её лапой. Завидев Ольгу живой и здоровой, торопилась подняться на задние лапы, поцеловать её зарёванное лицо, утешить: «Я – с тобой навсегда! Я люблю тебя». Но Ольга не внимала собачьей радости, отмахнулась от утешений. Устремилась к своему дому в окружении двух лаек, повизгивающих, заглядывающих ей в глаза.
Так началась новая жизнь простой русской женщины Ольги Андреевны Рябининой – женщины, хоть и не овдовевшей, но нежданно брошенной, забытой, отложенной на потом, что для сердца бабьего – ещё горше, ещё больней. Лишённой опоры, теперь ей приходилось рассчитывать только на себя. На собственные силы, смекалку, сообразительность, на бесценный, наконец, опыт деревенской жизни, позволяющий человеку прокормиться, согреться и выжить в самых невероятных условиях и катаклизмах – будь хоть это, не приведи Господь, ядерная зима или оранжевая революция.
Однако даже в тяжёлом деревенском быту существует разделение труда. Женское дело – управляться со скотиной, поддерживать чистоту в доме, да кашеварить, да обстирывать, да шить, да рожать, конечно, ребятишек. А тут пришлось Ольге иной труд осваивать, каким прежде только в мужнином исполнении любовалась. Пришлось колоть дрова; таскать пятидесятикилограммовые фляги с водой; столярничать, орудуя кургузым, но до бритвенной остроты заточенным топориком, да долотом, да рубанком; разбираться в премудростях электрических соединений, щитков и трансформаторов; рулить на тракторе «Беларусь», чтобы вспахать полюшко, да боронить его, да косить траву для скотины. Пришлось учить наизусть молитвы из ветхой Николаевой книжки, поскольку одной-то бабе, да без помощи Божьей, с хозяйством таким нипочём не совладать.
Слава Богу, ещё когда она была пацанкой, отец научил её тракторному вождению, устройству этого замечательного агрегата со всеми его насосами, свечами, акселераторами да сцепами. И вот теперь, поднявшись в кабину трактора да взявшись рукой за промасленные, пыльные рычаги, она вдруг начала вспоминать, что здесь к чему и как устроено. А когда, крутанув несколько раз шнур «погонялки», услышала знакомый треск работающего магнето, а переключив бентикс, и размеренный перестук работающего двигателя, сердце её наполнилось детской радостью, которую испытывала, сидя рядом с отцом, высоким и статным мужчиной в промасленной телогрейке и морской фуражке на затылке.
Бьянка тоже почувствовала перемены. Теперь Ольга почти не обращала на неё внимания, забывая не то чтобы подлить в миску свежей водички или поласкаться, но даже порой и покормить. Если бы Бьянка жила одна, она бы, скорее всего, не обратила на это внимания, однако рядом с ней теперь Булка, требующая питания, тепла и защиты. Бьянка не сердилась на вечно занятую Ольгу, понимала, что, за отсутствием дяди Николая, она теперь единственная хозяйка в доме, на неё легла вся ответственность, в том числе и за жизнь обеих собак. Не мешало и самой Бьянке подумать о пропитании. В тот год она была энергичной, здоровой и сильной собакой, способной пройти лесом не один десяток километров в поисках пропитания. И вернуться с добычей.