Отношение русских к его персоне, он это знал, было двойственным: с одной стороны, он был "обслуга". Богатые русские бизнесмены не могли не понимать, что комиссия Михаила зависит от того, согласятся они подписать контракт или нет. Деньги-то были у них, они могли их потратить, и дать ему заработать, или искать другую фирму, посговорчивее и подешевле, оставив Михаила ни с чем. Но с другой стороны, Михаил работал не на них, а на французов, они не были его "боссами", не могли ему приказывать или быть с ним запанибрата. Он говорил совершенно свободно на английском, знал что-то такое… книжное, в общем-то никому ненужное, никчемное, но.... он был москвич, а они – нет. Они привыкли все покупать, а он ничего не покупал, причем, они это чувствовали – не из-за денег, а из-за нежелания "иметь", которого они не понимали. Он, этот москвич, пожилой еврей, был другой: он от них зависел, но и они от него почему-то тоже.
Боковым зрением Михаил увидел, что девушка за стойкой взяла микрофон и объявила посадку. Первыми к дверям прошли какие две семьи с маленькими детьми и парочка толстых мужчин, пассажиры первого класса, от которых пахло дорогим парфюмом, впрочем, слишком сильно. Потом все как-то разом зашевелились, задвигались, подхватили свою ручную кладь, и около дверей образовалась очередь. Михаил поставил на колеса свой видавший виды кабин-кейс и вместе со своими попутчиками двинулся по коридору.
Между порогом телетрапа и самолётом всегда был крохотный зазор, и Михаил, инстинктивно чуть пригнувшись, перешагнул через порожек и вошел в полутемный салон, показавшийся неожиданно маленьким. Как обычно он испытал неприятное чувство: только что была привычная твердь земли, надежного аэропортовского "накопителя", и вот он – в самолете, узком, темноватом, неуютном и хрупком. Обе стюардессы вежливо каждому улыбались, дверь в кабину была открыта, и Михаил видел крепкие мужские спины, обтянутые синими кителями. Он еще помнил времена, когда в самолет надо было подниматься по трапу. Было светло и даже красиво, но сейчас был просто условный переход из одного пространства в другое. Неприятный переход, делающий тебя уязвимым, неспособным контролировать ситуацию и отдающем в чужие руки ответственность за свою жизнь. Такие мысли Михаила посещали всегда, когда он входил в самолет, хотя он и пытался от них отделаться.
С местами ему повезло, хотя "везение" он устроил себе сам за стойкой регистрации. Клиенты сидели втроем, а он через проход на крайнем кресле. Все приятно удивились, что "повезло", а Михаилу сразу было прекрасно известно, где он будет сидеть. Он открыл люк для багажа, положил туда свой кабин-кейс и уселся. В проходе все равно стоять было невозможно. Люди продолжали проходить дальше по салону, шумная молодежная компания прошла в хвост. Щелкали дверки багажных отделений, пассажиры суетились, кто-то уже был чем-то недоволен, кто-то пытался поменяться. Михаил знал, что через пару минут ему придется вставать, когда его будущие соседи будут проходить на свои места. Скоро он их увидел: мужчина средних лет с девочкой вежливо попросили его встать. Михаил поднялся, пропуская папу с дочкой. Девочка лет 11-ти села на среднее сидение. «Сейчас будет проситься к окну» – подумал Михаил. Мужчина устраивал под сиденьем какую-то сумку, потом спросил дочку: «Может ты хочешь к окошку?». «Нет, я здесь буду», – ответила девочка. Михаил перестал обращать на соседей внимание. "Коллеги" через проход его будут дергать редко и можно будет пока расслабиться, хотя бы на ближайшие три с половиной часа. Книгу, которую он читал, Михаил заранее положил в кармашек на предыдущем сидении.
Суета в салоне постепенно спадала. Несколько раз туда-обратно прошли девушки-стюардессы, хлопая дверцами багажных отделений и поглядывая на часы. Где-то слышалась французская речь, которую Михаил понимал, хотя разговаривать не решился бы. Ребята в хвосте устроились и продолжали оживленно переговариваться. Михаил краем глаза успел заметить, что у некоторых в руках были футляры с музыкальными инструментами, и еще они тащили специальные мешки с одеждой. «Это какой-то оркестр....» – лениво подумал Михаил. С всевозможными оркестрами он тоже уже неоднократно летал. «Какие-то они все слишком молодые, наверное студенты…». Михаила ребята интересовали только в плане шума, который они производили, и он понимал, что сделать с этим будет ничего нельзя. Он откинул голову и приготовился к началу рулежки на взлетную полосу. По опыту он знал, что коли они немного уже выбились из графика, то время начала движения было скорее непредсказуемо. Может это будет 15 минут, а может и два часа. Такое он видел тоже и относился к задержкам с философским стоицизмом.