На улице по дороге к ресторану, он немного проветрился и мысль о завтраке уже не вызывала у него тошноту. На столе стояли круассаны, куски багета с грубой коркой, масло, мед, разные варенья. Рядом уселась арфистка Тамара. Принеся себе баночку йогурта, она внимательно читала, что написано на коробочке. «Я смотрю, какой процент жирности, сколько сахара и сколько калорий» — серьезно объявила она. Борис почувствовал, как в нем закипает раздражение: «Вот зануда… думает, что будет жить вечно. Наивные люди. Вот и моя Наташа такая…» — ему было все равно, что будет есть арфистка, но раз уж она села за его стол, надо было поддерживать разговор. Он был в принципе готов… но не о жирности же йогурта. Борис себя таким не любил: раздражительный, нетерпимый, желчный. Надо как-то из этого состояния выходить, а то на репетиции будет черт те что. «Как вы, Тамара, спали? Успели вчера погулять?» — светски спросил он. «Да, Борис Аркадьевич, хорошо спала. Мы недолго гуляли, город чудный. Сегодня после репетиции, надо обязательно еще погулять…» «Ага, хорошо спала. Да еще и гуляла. Только и думают о туризме. Ни о чем не волнуются. Мне бы так», — неприязненно подумал Борис. От горячего крепкого кофе со сливками настроение немного улучшилось, к тому же Тамара извинилась и отсела к подругам, Борис остался один, рассеянно жевал второй круассан, чувствуя, что приходит в форму.
Переводчица ждала их в холле, по его просьбе она подошла к рецепции и с довольным видом вручила ему пластырь. Борис положил его в карман, решив, что пока ничего с пальцем делать не надо. Через 20 минут они все уже выходили из автобуса, шли по коридорам в репетиционные комнаты за сценой. Борис был оживлен, разговорчив, напомнил, что ровно в десять начнется репетиция. Сначала — Увертюра, потом Ночь, затем они сами поиграют Равеля и придет Эмар и Дюме. Долго сидеть они сегодня не должны. Это будет не на пользу. Краем глаза он увидел, что ребята раскрывают футляры, подходят к роялям, настраивают свои инструменты, которые на сцене им все равно придется подтянуть до полной точности. Он зашел в свою раздевалку и раскрыл партируру. А что сейчас смотреть? Смотреть было уже не на что. Борис осознал, что он теперь меньше волнуется, чем вчера вечером. Они с солистами познакомились, сыгрались. Какие уж такие могут быть сюрпризы? Ну, будет мелкая лажа, та самая, едва заметная критикам и самим музыкантам, но незаметная публике. Но, вот именно «мелкая», ее, скорее всего, не избежать, не стоит портить себе настроение. Лишь бы «крупной» не было.
Борис выглянул из своей комнаты и крикнул Саше, чтобы он вел всех на сцену: пора настраиваться. У них был час без солистов, как раз поиграть Глинку и Мусоргского. Пусть Сашка поработает, самому Борису над качеством строя было трудиться не по рангу. Однако он тоже прошел в зал и сел на первый ряд, надо было послушать из зала, как получается. Саша начал настраиваться, но Борис все равно не мог оставить его в покое. А как оставишь? В неудовлетворительном строе всегда виноваты струнные, из-за них духовикам придется искусственно все поднимать. «Давай там, стройтесь по гобою, только „ля“ не завышайте» — крикнул Борис. «Вот сам бы и сделал… сижу тут» — осудил он себя за вмешательство, но на месте он сидеть уже не мог: тело стало легким, пружинистым, Борис быстро взбежал по лесенке, уселся на высокий табурет, временно поставленный на пульт и раскрыл Увертюру. Его немецкая дирижерская палочка, фирмы Gewa, которую ему когда-то подарили на фестивале в Вене, должна принести сегодня удачу. Не в ней, разумеется, было дело: можно было бы дирижировать и карандашом, но эта легкая, белая, покрытая слоем лака палочка, была его талисманом.
Борис поднял руки, посмотрел на всех сразу: устремленные на него глаза, только ждущие его знака, напряженные позы. Едва заметный кивок и… музыка, сразу темповая, яркая, безо всякого постепенного, идущего к крещендо начала! Раз… и все карты на стол: четко, внятно, мощно, если угодно… по-русски. Так должно звучать, но что-то было не то:
— Стоп… еще раз от второго номера… — Борис даже не понял, что происходит: какой-то вялый, дохлый звук, духовые звучат нестройно, вразнобой… разнобой, еле заметный, но явный. Начали слишком неуверенно. Что такое?
— Эй, вы что… духовая группа? Один играет, другой играет… А где единство? У нас тут оркестр, если вы не заметили. Вам, что, плевать? На сцене повисла мертвая тишина, на Бориса смотрели виноватые глаза: инструменты опущены, они бы и головы опустили, но… не смели. В таких случаях, самое неприятное было в том, что ребята не сразу понимали, что не так, и что он от них хочет.
— Вы все потеряли, а это стыдно! — Борис их сейчас всех ненавидел, а они, он это знал, — его.
— Ладно… еще раз, сначала!.. Стоп… — ребята остановились, но не все, слышались одинокие затихающие звуки, такие неуместные, одинокие, жалкие.
— Не доигрывайте, когда я останавливаюсь, и не «пожалуйста», не ждите моего «пожалуйста», просто играйте. Топчите ноты… как в сарае играете. Еще раз… да, опять со второго номера. Мы еще никуда не ушли. Нет, это невозможно, ты Саша, что-нибудь с ними сделай… они тут у нас играют, как в Брянской филармонии… вы, что, глухие? Давайте-ка только вторую часть, струнные вступают… Стоп! Вы… да, да, вы — группа первых скрипок. Вы на балалайке играете, видимо. Где там диминуэндо? Так, так, хорошо… — ребята немного разошлись, и Борис постепенно чуть успокоился, замолчал, хотя и знал, что лицо его «разговаривает», все начало получаться. Бывает, просто они все силы бросили на Равеля, а… тут… подзабылось. Эх, рано пташечка запела:
— Стоп! Я больше не могу. Духовые, что вы там пищите? Я вам попищу! Я сказал, стоп, это непонятно? Не надо мне сейчас ничего объяснять. Это я тут вам сейчас простые вещи объясняю… к сожалению. Духовая группа, в основном молодые мужчины, напряженно сидели, уставившись на Бориса, остальная часть оркестра на них не смотрела, но и сделать для друзей никто ничего не мог. Была их очередь не понравиться «папуле». От нервного напряжения некоторые духовики наклонялись к коробочкам с мундштуками и пытались свой мундштук сменить на другой…
— Хватит уже плеваться… надоело. Оставьте в покое свои трубочки. Не поможет, если играть не можете.
— Maestro, voulez-vous jouer quoique ce soit… n'importe! On nous a dit, qu'on n'a plus de répétition technique … Il faut qu'on calibre le son …
Борис услышал голос звукоинженера, он и его люди работали рядом, ставили звукоусиливающую аппаратуру, тянули какие-то провода, закрепляли микрофоны. Два других парня регулировали свет. Он должен быть предельно ярким, но не слепить в глаза. Техникам было все равно, что и как они играют, для них это была единственная техническая репетиция, когда надо было все поставить, как следует вывести, а главное успеть до обеда. «Что это я разбушевался? Сейчас вообще ничего не успеем. Придет Эмар с Дюме и будет сплошной Равель». Начали снова, прогнали еще два раза, Борис уже не прерывался. Ему было немного стыдно за свои «наезды», но в конце у него было ощущение, что ребята не так уж на него обиделись. Он, ведь, «по-делу». Свой тон, он, как всегда, не помнил, был слишком увлечен.
Пришли солисты и Равель получился даже лучше, чем вчера. Почти без помарок. Французы улыбались, вежливо благодарили его и оркестр, так было принято. Перед тем, как всех отпустить Борис сделал последнее напутствие: «Еще минуточку внимания… я хочу вас всех вечером видеть в приличном виде. Прошу, не отлучайтесь надолго, не опаздывайте. Вечером репетиции не будет. Милые дамы, пожалуйста… Я хотел бы вас попросить быть осторожными с украшениями. Не стоит отвлекать публику. Я надеюсь, мы поняли друг друга. Всем большое спасибо. Отдыхайте». — Борис ушел за сцену и слышал, как ребята с облегчением зашевелились, зашуршали нотами, кто-то уже смеялся, отходя от напряжения.
В автобусе Борис откинулся на спинку сиденья, и почувствовал, что устал. Сейчас надо пообедать и полежать. Все сидения были заняты, никто никуда не ушел, репетиция вытеснила из их голов туристические мысли. В ресторане Борис подсел за стол к Саше, первая скрипка выглядел неважно, но при этом казался довольно бодрым. «Борис Аркадьевич, вы не думайте… ребята старались… просто…» — начал он. «Да, ладно, Саш, все было не так уж плохо. Немного подзабыли. Я сам виноват. Не беспокойся. Ты как?» — прервал он Сашины оправдания. Саша улыбнулся и пожал плечами. Принесли еду: зеленый салат, мясо Boeuf en daube, по-сути говядина в горшочках, тушеная с молодой картошкой. Неплохо, только Борис боялся теперь изжоги. Подали кофе с маленькими пирожными, Борис заказал чаю, и ему, как он и ожидал, принесли крепкую заварку. Пришлось просить кипяток. Ребята были оживлены, казались беззаботными, впрочем Борис знал, что только «казались», за шуточками и смешками, они старались скрыть нервозность.