— Поехали, капитан, — настойчиво сказал замполит, отбирая у Сергея лопату. — Я понимаю тебя: Фесенко славный парень, воспитанник твой. Тяжело терять таких в бою, от руки врага. А тут даже и не понять отчего? Хочешь понять?! Так и мы вот с инженером хотим. И поймем! Завтра будет день. А сейчас поехали.
Они возвратились на аэродром ночью.
Часы Фесенко Сергей решил починить (они стояли) прежде, чем отсылать с прочими вещами родным. Он взял их с собой.
— Ужинать, капитан, пошли вместе? — спросил замполит.
— Спасибо, товарищ подполковник, поем дома. Разрешите идти?
— Иди. Только чтобы поел обязательно.
Полная луна плыла в небе. Изредка на нее набегали прозрачные облака. Тогда лунный свет тускнел, но было все равно хорошо видно.
«А не стоило бросать раскопок, к утру, глядишь, управились бы, — подумал Сергей и тут же себя одернул: — подполковнику виднее. Чего я, как нетерпеливый мальчишка?»
Товарищи по квартире — в просторной хате с мазанным полом — уже спали. Не зажигая огня, Сергей вытащил из-под лавки свой чемодан, раздвинул белье, положил часы Фесенко на самое дно. Под руку попались папиросы. Сергей выкурил подряд две. Потом сказал почти вслух:
— Это ты напрасно. Не куришь вообще. Ну и не кури! Завтра летать.
Он лег и, здоровый сильный человек, сморенный пережитым, мгновенно уснул.
Утром он летал ведомым командира полка, было большое дело. А после обеда в столовой к нему подошел инженер и сказал:
— Я просил бы вас, товарищ капитан, зайти в мастерскую.
Когда Сергей зашел туда, первое, что он увидел, был картер мотора. Ни старым, ни новым его нельзя было назвать, он был весь какой-то окаленный.
— Достали? — спросил Сергей инженера, кивнув на картер, хотя он понял сразу, что это с самолета Фесенко.
— Да, достали и привезли. Но не в этом суть.
Инженер взял две детали, окаленные, как и картер, — соединил их вместе. Сергей в свое время изучал мотор, но сейчас — убей его, он не назвал бы их. Он опять вдруг очень взволновался: неисправность аналогичных деталей привела к поломке его самолет.
Инженер между тем покачивал соединенные детали, — они ходили, подчиняясь усилиям его узловатых рабочих пальцев, — и возмущенно говорил:
— Видите, какой безобразный люфт. Учтем деформацию в результате удара, учтем некоторый износ. Некоторый, понимаете? Незначительный. А тут же полмиллиметра в диаметре не хватает.
— Простите, — перебил его Сергей, не отводя глаз от деталей. — Точно — катастрофа произошла поэтому?
— Точно сейчас не скажу. Один мотор выведен из строя в бою. Но другой-то отказал ведь тоже. Нужен химический анализ металла этих деталей. Не свят же дух снял нехватающие полмиллиметра?
— А человек? Техник, например.
— Во время капитального ремонта, когда перебирается мотор — возможно. Но, по-моему, это праздный вопрос. Моторы на самолете Фесенко не перебирались.
— А на каком-нибудь другом?
— Не понимаю вас. Причем тут другой?
У Сергея голова шла кругом. Его вынужденная посадка, подозрения, упавшие на Мысова, о чем может не знать инженер — новый в полку человек, и гибель Фесенко — все это связывалось, переплеталось, запутывалось.
Из мастерской капитан Осокин пошел разыскивать замполита — он решил не выкладывать инженеру закравшегося в душу сомнения. Теперь эти сомнения имели уже целую историю, в которой новому человеку было бы трудно разобраться и которая, по всей вероятности, требовала тайны, а не огласки.
Службы полка были раскиданы на большой площади, и пока Сергей от мастерской добрался до штаба, расположенного в селе за речкой, он имел время подумать.
Вспоминалось, что когда он вернулся в полк и спросил, что с его машиной, подлечил ли ее механик, ему ответили, что Мысов отстранен от дела, а самолет в порядке — в моторе заменены детали, приведшие к поломке.
Всем сердцем Сергей протестовал против обвинения, предъявляемого Мысову. Лишь съездив к капитану Климчуку, он немного успокоился — увидел, поверил: Климчук докопается до истины. Тот рассказывал, как бывший начальник Мысова инженер-майор Могилевский выдвигал веские доводы, представлял вещественные доказательства.
Конечно, все требовало тщательной проверки и проверялось и при Могилевском и после, когда в связи с какой-то странной семейной трагедией инженер-майора отчислили из соединения.
И вот новое звено — на одном моторе самолета погибшего Фесенко были детали с тем же дефектом, что и на его, осокинском, самолете. Инженер сказал, что моторы самолета Фесенко не перебирались. Так ведь и его тоже не перебирались. Это же совершенно новая техника, полученная прямо с завода.
Осокин убыстрил шаг.
Как на грех, замполита в штабе не оказалось.
— Сейчас, если очень нужно, его можно застать на квартире, — сказал дежурный.
Замполит был больше, чем нужен Сергею, он был просто необходим! Своему непосредственному начальнику, командиру эскадрильи, капитан Осокин привык докладывать лишь определенные вещи: то и то сделано, то и то будет сделано и свои соображения — как. Только замполиту решил Сергей признаться, что он потерял вдруг ориентировку, что он не знает, правильные ли мысли ему приходят в голову.
Замполит собирался куда-то. У хаты, где он квартировал, стоял легковой автомобиль с заведенным мотором. Когда капитан, получив разрешение войти, переступил порог, замполит, принимая его за шофера, сказал:
— Сейчас, сейчас, Вася. Через десять минут мы должны быть уже там.
— Простите, товарищ подполковник. Докладывает капитан Осокин.
— А-а, тебя-то мне и надо, — воскликнул замполит обернувшись. Он складывал какие-то бумаги в портфель, который странно было видеть в его руках боевого летчика. — Проходи. Садись.
Помещение было маленькое, а вещи стояли громоздкие. Весь правый угол занимали иконы в тяжелых дубовых киотах. Рядом выпячивался пузатый комод. В полкомнаты расползлась кровать под лоскутным одеялом. На лавке были навалены узлы — садиться некуда.
— Садись на кровать, — сказал подполковник. Совершенно обескураженный Сергей опустился на кровать, предполагая, что потонет в пуховиках. Но на кровати лежало что-то жесткое, как камень.
Дома у замполита они долго не задержались. Не давая Сергею начать волнующее, прямо-таки жгущее его повествование, подполковник расспрашивал о погоде, о том, вкусен ли был обед. Собрав, наконец, бумаги в портфель, он крикнул: «Вася, я ушел», — надел шинель и предложил Сергею прогуляться. На улице хохотнул:
— Понравилось мое ложе? В старину монахи-отшельники сооружали такое для смирения плоти. Только они — из булыжников, а у меня из чистой пшенички.
На капитана и жилище замполита и несколько странные слова в другое время произвели бы большее впечатление. Но сейчас он был захлестнут совершенно иными мыслями, озабочен догадками, которые, казалось, должны быть или немедленно поддержаны, или отметены.
Он начал рассказывать о том, что привело к катастрофе самолет Фесенко.
— Ты хочешь сказать — та же причина, что и твой, — резюмировал в конце за Сергея замполит. — Не надо поспешных выводов, капитан. В этом деле прежде всего хладнокровие. И факты. А факты, кажется, у нас уже появляются. Их надо анализировать и сопоставлять спокойно, капитан, без лихорадки нетерпения. А ты весь горишь! Куда же это годится?
Сергей попытался протестовать.
— Мне твое состояние понятно, — прервал его замполит. — Мы привыкли, теперь, на третьем году войны, можно говорить — привыкли и научились бить врага в открытом бою. А к коварству вражьему все привыкнуть не можем. Допустим, что и к твоей машине и к фесенковской враг руку приложил. Не будем уподобляться Могилевскому... Бдительность, капитан, это иногда так: зашел в хату, увидел постель из мешков с пшеницей, поинтересуйся, почему и кем она устроена. Ведь пшеница — продукт в этих местах, ограбленных врагом, во-первых, редкий. Во-вторых, на собственных боках проверяю, для подстилки не подходящий. Бдительность — внимание к большому и малому, к видимому и невидимому. Понятно?
Замполит и Сергей Осокин тут же отправились к Климчуку. Внимательно, не перебивая, выслушал Климчук обоих.