— Приложение к чаю будет мое, — сказал он, доставая из чемоданчика сахар.
— Марья, — опять, как давеча, закричала хозяйка. — И где тебя нечистая носит?
Словно в доказательство того, что ее никто нигде не носит, Марья тут же открыла дверь и вошла, заслонив собою весь дверной проем.
Она была огромна. Несмотря на холод, на ней было надето лишь платье из мешковины, подпоясанное веревкой, да рваный платок. Лицо ее тупое, серое, с неживыми глазами, было под стать телу в мешковине, какое-то каменное.
«Вряд ли подобное существо подписывается «Маша», да и вообще пишет письма», — подумал Николай Иванович.
— Эта у меня так живет, — пояснила хозяйка. — Вы не обращайте внимания. Она сейчас самовар вздует, — и, как глухой, показала вошедшей на самовар, на воду, на угли на загнетке, пыхнула ртом. Та принялась выполнять приказание. Николай Иванович спросил:
— Что она? Не слышит?
— Да нет, слышит. Только она с дурью. Лучше понимает, когда покажешь. Вам на завод надо? Она проведет, когда чаю попьем. Она на заводе работает. В вечерней смене.
— Кем же?
— Кем, как не чернорабочей, оглобля неграмотная.
«Нет, «оглобля» к ней не подходит, — запротестовал в душе Николай Иванович. — Каменный памятник она какой-то. Истукан. Во всяком случае, первая Маша — не наша».
В тот же день он начал разыскивать других Маш.
А чернорабочая термического цеха в вечернюю смену в тот день не вышла. Она сказалась больной, замотала, мыча, голову рваным платком, улеглась на кучу тряпья в сенях, где спала и летом и зимой, словно ее каменные мускулы не чувствовали холода.
На работу она не пошла из-за мучительного беспокойства. Вчера, когда в отделе кадров ей вручили анкету и долго объясняли, как при помощи грамотных родственников эту анкету заполнить, она насторожилась, разволновалась до того, что опрокинула в цеху бак, который и четверым не под силу было сдвинуть.
Она все думала — зачем и почему ее заставляют заполнять анкету. Что о ней узнали и что хотят узнать? Тупая по натуре, она, однако, была далеко не такая дурочка, за какую себя выдавала. Просто эта личина оказалась самой удобной для раскулаченной, высланной, затаившей злобу на всех и вся бабы.
Она помнила, как с малолетства складывала в обитый жестью сундук холсты на приданое. Как, подросши, выходила в поле, что расстилалось перед ней холстом, набирала полную грудь воздуха и выдыхала «это мое».
У нее отобрали и сундук, и поле, потому что, несмотря на свою недюжинную силу, одна ни обработать поля, ни наткать полный сундук полотна она не могла. Это делали за нее другие — полдеревни, ходившие у нее в батраках.
Она отчетливо помнила все факты своей биографии, потому что ничего, кроме собственного убогого существования, ее никогда не интересовало.
Пятнадцать лет назад она приехала в этот городок, к своей дальней родственнице, рассказала выдуманную жалостную историю и получила приют. А, прикинувшись дурочкой и как нельзя лучше сжившись с этой ролью, у сердобольных обывателей получала щедрое пропитание. Война ударила ее по желудку — она вынуждена была пойти работать. Никто не спросил при поступлении документов, а хлебную карточку ей выдали. Работала: все равно, что исхаживать «за кусочками» неблизкие расстояния, что ворочать тяжести. Но хлеба и по рабочей карточке для нее было ничтожно мало. Хлебом купила ее одна эвакуированная — накормила один, другой раз досыта. Она готова была человека убить за неожиданно объявившуюся благодетельницу. Но та потребовала другое. Марья выполняла требуемое, отлично поняв, что расплачивается не только с благодетельницей, но и с обидчиками, с теми, кто когда-то отобрали у нее поля и сундук.
Она, каменная, на долгие годы затаившая злобу, мстила. Теперь же в ужасе тряслась: «а вдруг узнали?» Она не пошла на работу, лежала на куче тряпья, обдумывала — куда податься?
Николай Иванович связался с соответствующими работниками, показал кому нужно обрывок бумаги с подписью «Маша», попросил помощи в розысках и сам повел кропотливую работу.
Найти, во что бы то ни стало найти Машу, которая писала в Москву женщине, проживавшей в городке под фамилией Могилевская.
В военкомате Могилевская действительно получала деньги по аттестату от мужа. Но, оказывается, деньги выдавались ей по паспорту без прописки, прописана Могилевская Софья Семеновна здесь никогда не была.
А Елена Примак была прописана? Такой тоже не значилось в паспортном столе. Работники этого учреждения признались, что многие эвакуированные жили без прописки. Если нужно непременно найти Могилевскую и Примак, то лучше всего — посоветовали ему — расспросить жителей в предполагаемом районе жительства этих гражданок.
«В каком, к черту, предполагаемом? — хотелось крикнуть Николаю Ивановичу. — Знал бы я этот «предполагаемый». Выходит, арестованная ловко заметала следы. Ее корреспондентка Маша, может, не столь продувная бестия», — думал он, и ходил, знакомился, расспрашивал всех, носящих это имя.
На второй день приезда он попал на донорский пункт, которым заведовала, как ему сообщили в райздравотделе, «самая старшая медсестра, почти врач» Мария Соломоновна.
Пункт помещался в домике, похожем на обыкновенный жилой — маленьком, трехоконном, с лавочкой у ворот. Внутри все блистало чистотой, пахло медикаментами, и Николай Иванович — человек от роду здоровый — от подобной обстановки слегка даже оробел.
Мария Соломоновна вселила в него надежду, она могла переписываться с Могилевской.
— Вы из Москвы? — воскликнула она при знакомстве. — Чудесно. Я вас замучаю расспросами. Там у меня полным-полно родственников. И, поверьте, о каждом хочется знать.
Она не имела времени сразу побеседовать с приезжим — на пункте был «час-пик», она принимала новичков. И Николай Иванович сидел, ждал.
Веселой стайкой вошли девочки — ученицы старших классов. Самая крепкая из них, розовощекая толстушка озиралась с опаской. Девочки вызвали из кабинета заведующую.
— Мы нисколько не боимся. Мы готовы и горды отдать свою кровь защитникам Родины, — произнесли они заученные, невидимому, слова с таким искренним чувством, что у Николая Ивановича озноб прошел по телу.
— А вот она, — продолжали девочки, указывая на румяную товарку.
— Если ты боишься — не надо, — сказала Мария Соломоновна. — Ты подумай, как будет недоволен тот раненый, кому пойдет твоя кровь. Кровь трусихи. Он-то ведь пролил в бою, защищая тебя, кровь храбреца.
Старушка не только справляла свои обязанности, она разъясняла каждому приходящему, что на донорском пункте ценится лишь кровь патриотов.
Николаю Ивановичу Мария Соломоновна не оказалась полезной. Нет, у нее в Москве не было ни родных, ни знакомых Могилевских. Она никогда не подписывалась «Маша», всегда «М. Певзнер», и, наконец, у нее был совершенно другой почерк.
Николай Иванович продолжал поиски. Он побывал в школах, швейных мастерских, на моторостроительном заводе.
На заводе ему рассказали о деле, взволновавшем руководство. С фронта, из авиационной части пришел сигнал: некоторые моторы с их заводской маркой не выдерживают и сотой доли положенного им века — катастрофически изнашиваются.
— Налицо вредительство. Это вам ни какая-нибудь Маша. Так-то, юноша, — назидательно закончил разговор с Николаем Ивановичем начальник секретного отдела.
Срок командировки москвича подходил к концу. С еще большей настойчивостью он продолжал, казалось бы, бесплодные поиски.
9. «СДЕЛАТЬ НАС НЕСЧАСТНЫМИ НЕЛЬЗЯ»
Маша Попова выздоравливала медленно: она потеряла так много сил, что теперь почти целыми днями лежала в постели. Выздоровление могло затянуться, если бы в один прекрасный день она не получила весточки с фронта.
Маша спала, когда сестра принесла письмо, и та не решилась ее разбудить. Проснувшись, Маша долго-долго глядела на конверт со штампом полевой почты, лежавший на одеяле. Адрес был написан рукой Андрея. Сначала Маша подумала, что она все еще продолжает спать, и, боясь нарушить это сладкое видение, не решалась взять конверт. Потом она осторожно повернула голову к окну и увидела знакомую до мельчайших подробностей улицу: линию одноэтажных домов, дорогу, по которой медленно двигалась колонна тяжело груженных машин, крытых брезентами. Пробежал мальчишка, — одно ухо солдатской ушанки стоит торчком, другое весело скачет в такт движениям мальчика. Из яслей напротив вышла женщина и остановилась на крыльце, ожидая кого-то.