— О, я его хорошо запомнил! — упрямо сказал Сергей Николаевич. — Он приехал с бумагой из гестапо и вывез из лагеря всех американцев, кроме негров.
Карранти поднял брови:
— Это плохо, что он оставил негров… Но согласитесь, он ведь пошел на смелый шаг, проникнув в нацистский концлагерь?
— На него можно было пойти только при одном условии, — полковник помедлил и четко, раздельно произнес: — при условии прочной связи с руководителями гестапо! Я валялся раненый, он наклонился надо мной, и я запомнил его лицо — серые глаза, холодный, безучастный взгляд.
— Ну, ты мог и ошибиться! — заметил Ферреро. — Ты же сам говоришь, что был ранен, лежал в жару…
— Нет, ошибки тут быть не может. Я уверен, что это он!
Ферреро шумно запыхтел трубкой.
— Что ж, вполне возможно, — согласился Карранти. — Вы думаете, что и сюда он прибыл с намерением…
— Нужно разгадать его намерения! — твердо сказал Сергей Николаевич. — Надо следить за ним и сопоставлять все полученные от него сведения и факты, с которыми мы будем сталкиваться. Дело, кажется, даже сложнее, чем мы думаем. Вот вам первые сведения — взрывчатку сбросят послезавтра, а гитлеровские эшелоны пройдут завтра…
— А ведь дело говорит мой заместитель? — сказал Ферреро.
— Пожалуй, — согласился Карранти.
— Покамест допроси его. Хорошенько допроси, — коротко приказал командир.
Карранти тотчас вышел из комнаты. Он не привык откладывать в долгий ящик выполнение приказаний.
Поздней ночью Карранти вывел во двор виллы человека в мягкой шляпе и сером пальто.
Мерзнувшие на морозе часовые узнали начальника штаба, но он все-таки по своему обыкновению шепнул им пароль, потребовал отзыва и только после этого предложил человеку в шляпе идти вперед.
Сам Карранти шел сзади.
Тропа, по которой пробирались Карранти и гость, вела к высокому утесу. По дороге встречались новые часовые. Карранти опять называл пароль и медленно продолжал путь.
— Могу я, наконец, говорить? — тихо спросил человек в сером пальто.
— Теперь можешь, — так же тихо ответил Карранти. — Во-первых, как ты встретился с Михайло?
— Мы получили твое сообщение о том, что Михайло взорвет зольдатенхайм. Посоветовались с нашими верхами и решили не мешать партизанам переправить на тот свет еще несколько сот немцев. Для нас лучше, если и у немцев и у русских будет как можно больше потерь!
— Это я знаю не хуже тебя. Меня интересует другое: как же тебе удалось продержаться в Триесте?
— У меня немецкий паспорт, — помолчав, ответил Джон, — я инженер-геолог, прибыл из Берлина, интересуюсь шахтами Идрии. Весь день я вертелся у зольдатенхайма. Михайло со своим напарником вышли оттуда слишком быстро. Я не знал их в лицо — мог только догадываться, что это они. Не будь я предупрежден да не помоги мне объявления немцев, — на приметы, правда, они не очень-то расщедрились, — я не опознал бы партизан. Этот Михайло работает великолепно! Я стал следить за ними. Они поднялись в Опчину, там встретились с какой-то девушкой. Тут я решился подойти к ним. А насчет доверия… В этом я не особенно убежден. Когда мы ночевали в сарае, мне показалось, что Михайло и его приятель спали по очереди… — Джон вдруг остановился и опасливо оглянулся по сторонам.
— Нас никто не слышит, продолжай, — спокойно сказал Карранти.
— Почему ты не похвалишь меня?
— За что? Ты никогда не отличался особой сообразительностью.
— Брось шутить, Чарльз.
— Я не шучу. Что тебе известно о взрывчатке?
— Взрывчатка не будет сброшена и послезавтра. Поезда немцев должны ходить беспрепятственно. Бригаду надо увлечь в квадрат 11 — ты найдешь его на карте, — там она будет уничтожена немецкой карательной дивизией. Командира убери любыми средствами. Сам постарайся попасть в штаб корпуса. Мы не можем пустить сюда русских! Лучше Гитлер, чем коммунисты!.. Дальнейшие инструкции получишь обычным путем.
— Всё?
— Всё. Черт подери, куда же мы идем, ведь тут обрыв!
— Повернись ко мне, Джон, — произнес Карранти.
Джон обернулся. Они стояли под высокой сосной, на самом краю утеса. Из-за горы медленно выходила бледная луна.
— Теперь помолись, Джон. Я должен тебя расстрелять, — негромко сказал Карранти.
— Опять шутишь, Чарльз… — начал было Джон, но Карранти уже поднял пистолет.
Джон сразу обмяк. Видно было, как у него ослабли и задрожали ноги.
— Тебя узнали, Джон, — сказал Карранти. — А мне пришлось потратить очень много труда, чтобы стать начальником штаба бригады…
— Но, может быть, можно еще убежать?.. — задыхаясь, выдавил Джон.
— Нельзя, — бесстрастно сказал Карранти. — Тебя сразу же схватят. А я должен быть вне всяких подозрений.
Джон озирался вокруг как затравленный зверь.
— Ты же приличный парень, Джон… И ты отлично понимаешь, что каждый день моего пребывания здесь стоит увесистой пачки долларов. Я не могу их лишиться, Джон, — тоном проповедника произнес Карранти.
Джон кинулся к нему, но раздался выстрел, и тело Джона покатилось в обрыв…
К утесу подбежали двое дозорных.
Карранти не спеша положил пистолет в кобуру и застегнул ее.
Была полночь. Сергей Николаевич осторожно, чтобы не разбудить спящих бойцов, пробирался по коридору, сердясь в душе на то, что его изрядно поношенные сапоги стали вдруг так скрипеть, будто их только вчера выдали ему из склада авиачасти, расположенной недалеко от Полтавы. Когда сапоги его были совсем новыми, приятели подшучивали над ним, и молодые пилоты, еще издали услышав их скрип, шептали друг другу: «Это комиссар». Он проходил, хмуро отвечая на их приветствия, и, так же как и теперь, сердил его назойливый скрип сапог.
Прикрыв яркий луч ручного фонаря, Сергей Николаевич осторожно переступил через ноги молодого партизана, вытянувшегося поперек коридора. Едва заметная полоска света падала на лица спящих… «Не так, как в родном доме. А ведь у каждого из них есть свой дом… Или был… И у этого старика, и у крепыша-болгарина, и у отчаянного молодого смуглого корсиканца Анри Дюэза… У него, кажется, туберкулез, вон как кашляет. И всегда нездоровый румянец на щеках… А вот еще одна отчаянная — чешка Лидия Планичка. Ей бы сейчас хлопотать в кухне у себя дома и подогревать ужин для мужа, а она и во сне не расстается с оружием. Мужа убили на прошлой неделе при ночном налете на немецкую казарму. Хороший был человек учитель Джузеппе. Лидия дерется теперь и за себя и за мужа. Кстати, Джузеппе говорил, что они ждут первенца. Видно, ошибался, пока ничего не заметно».
Слова Джузеппе о первенце особенно глубоко запали в душу полковника. У полковника был дом, были жена и сын, Петенька. Петр Сергеевич — так называл он сына, когда тот был семилетним озорником. А теперь: Петенька…
Сергей Николаевич пошел влево. С трудом добравшись до конца коридора, он неслышно приоткрыл дверь и, все еще продолжая сердиться на свои сапоги, вошел в комнату:
— Сергей Николаевич? — послышался тихий голос.
— Не спишь, Мехти? — так же тихо, чуть хрипловато спросил Сергей Николаевич.
— Не могу заснуть.
Сергей Николаевич осветил комнату фонарем. Это была одна из ванных комнат на втором этаже, со светло-голубыми кафельными стенами и небольшим бассейном посередине, который сейчас был доотказа наполнен осенней листвой. На этой своеобразной мягкой перине любил отдохнуть Мехти.
На дворе стояла зима, а в комнате от листьев веяло осенью — задумчивой, тихой и чуть печальной.
Когда Мехти обернулся на свет, листья сухо, безжизненно зашелестели.
Приподнявшись и все еще щуря глаза от света фонаря, Мехти смотрел на Сергея Николаевича, который подошел ближе, сел на край бассейна и лишь после этого потушил фонарь.
Стало темно. Только рассеянный свет луны, пробивавшийся сквозь рваные облака, лился через круглое окно, которое делало комнату похожей на каюту старинного корабля.
— Не спится, и все тут! — повторил Мехти. — Лежу вот и думаю о своей картине. Скоро начну ее писать…
— Что же ты задумал изобразить на ней?