– Не обращайте внимания на меня, – неожиданно тихим, похожим на извинение голосом, сказала Барк. – Я иногда схожу с ума, но это и понятно… ведь я женщина, – с жалкой улыбкой закончила она.
– Что с вами? – удивленно спросил я.
– Не обращайте внимания… Я просто еще не оправилась от болезни…
Это был ее неудачный ход. Напоминание о «болезни» еще более насторожило меня. «Тонкая игра», – подумал я.
– Сядем, – беря меня за руку и увлекая в другую комнату, сказала она.
Большой камин с решеткой, совершенно в английском духе, пылал, и золотые огоньки лизали сухие трещавшие поленья. У камина стояла низкая широкая оттоманка.
– Сядем, – повторила мистрис Барк и, не выпуская моей руки, опустилась на оттоманку. Я последовал ее примеру.
– Я очень люблю камин… Он дает уют, тепло и чувство традиции, да, да… То, чего так не хватает нам, бедным детям двадцатого века.
Она с наслаждением откинулась на подушки, вытянула стройные ноги к огню и продолжала:
– Я потому так и люблю Диккенса, что у него во всех его чудесных книгах не обходится без ярко пылающего камина…
– А также сверчка и милого джентльмена, вроде чудака Пиквика…
Она чуть отодвинулась и искоса глянула на меня.
Теперь я допустил ошибку. По ее тону и взгляду я понял, что моя реплика насторожила ее.
– Диккенса я знаю больше по театральным представлениям, дорогая мистрис Эвелин. Ведь у нас, в Советском Союзе, очень охотно ставят и Шекспира, и Шеридана, и Джонса, и различные инсценировки по произведениям Диккенса.
– Не надо… – перебила она, – не пытайтесь казаться менее начитанным и интеллигентным. Я вижу, что вы знаете старую английскую литературу.
Она замолчала и, наклонившись к огню, поправила поленья.
– Мне это нравится, я люблю иметь дело с умными и образованными людьми, будь то мои друзья или враги… А кто вы мне: друг или враг? – неожиданно повернулась она лицом ко мне.
– Я вам то же, что и вы мне, – ответил я, смотря в ее широко открытые глаза.
Она тихо засмеялась и ласково провела пальцами по моему лицу.
– Тогда, значит, больше чем друг… Однако, как жарко пылает камин, не отодвинуть ли софу чуточку подальше?
Я переставил оттоманку, и мы снова уселись на нее. Госпожа Барк закурила. Она затянулась раз и другой, потом тихо, как бы отвечая самой себе, прошептала:
– Как, однако, все это сложно и… непонятно…
– Что непонятно? – спросил я.
– Жизнь… ее странные законы и переплетения… Что же, однако, не появляется Зося? Я хочу выпить за ваш отъезд.
Она внимательно взглянула мне в глаза, и опять что-то тревожное было в ее взгляде.
– Позвоните, пожалуйста, ей. Нажмите вот эту кнопку.
Я позвонил. Мистрис Барк, закинув руки за голову и вытянувшись всем телом, неподвижно смотрела в огонь. Пламя вспыхивающих поленьев озаряло ее профиль, прядь волос рассыпалась по щеке, глаза были полузакрыты.
– Можно войти?.. Все уже готово, – послышался голос Зоси.
Мистрис Барк не отвечала.
– Дайте мне еще папиросу… вашу, русскую… – вдруг сказала Барк, продолжая глядеть в огонь. – Вам хорошо?
– Да, – сказал я, хотя на самом деле мне было и неудобно сидеть с нею на оттоманке, и неловко при мысли о Зосе, которая ежеминутно может войти.
Барк вздохнула и, наклонившись, поцеловала меня. Это было так неожиданно, что я вздрогнул и стремительно отодвинулся назад.
– Может быть, потом я возненавижу себя за это, – грустно сказала она.
Зося вкатила в комнату столик. Я взглянул на нее из-за плеча хозяйки. Наши взгляды встретились. Губы девушки чуть улыбнулись, а глаза с холодным презрением скользнули по неподвижно склонившейся к огню женщине.
– Все готово, мадам! Вино, холодная дичь, закуска, – ровным голосом доложила она.
– Спасибо. Вы можете ложиться спать, хотя… – мистрис Барк подняла на меня глаза, – вы, может быть, захотите попрощаться и с малюткой.
– Обязательно, – сказал я, – и, если вы разрешите, уходя, я на одну-две минутки зайду к Зосе… конечно, если только она не будет спать.
Мистрис Барк засмеялась и швырнула в камин недокуренную папиросу.
– Я буду спать! – отрывисто сказала Зося. – Благодарю пана полковника за внимание, но прошу извинить, я очень устала.
– Ого, мы рассердились! – мягко проговорила госпожа Барк, – но это вам урок. Наша маленькая пуританка не похожа на свою вольнодумную госпожу, принимающую гостей даже поздней ночью… Не правда ли, Зося? – с очень ласковым смехом спросила госпожа Барк, глядя на невозмутимо слушавшую девушку.
– Ну, так простимся сейчас, – поднимаясь с места, сказал я, протягивая ей руку. – Ночью я улетаю, что пожелаете мне, Зосенька?
– Счастливой дороги и скорой встречи! – сказала она. Ее пальцы с силой сжали мои, и на одно мгновение более чем надо я задержал их.
– До скорой встречи! – подчеркивая слова и так же сильно отвечая на ее рукопожатие, сказал я.
Девушка наклонила голову. Она поняла меня.
– Спокойной ночи, мадам! – повернувшись в сторону госпожи Барк, сказала она и вышла из комнаты, притворив за собой дверь.
Несколько секунд мы молчали. Потом, свернувшись в клубочек, мистрис Барк зябко повела плечами и тихо сказала:
– Мне холодно… подбросьте еще поленьев и налейте вина.
Я сделал и то, и другое.
– Если вам безразлично, потушите верхний свет… Его совершенно достаточно от бра и камина.
Я исполнил и эту просьбу.
– Теперь хорошо! Я люблю полумрак, лучше думается, когда свет не режет глаза. Так за что же выпьем первый бокал?
– За вас, моя дорогая Эвелин! – сказал я.
Она внимательно посмотрела на меня и потом отрицательно покачала головой.
– Нет! Это не то, даже не похоже! – с горечью сказала она.
– Что не похоже? Я не понимаю вас.
– Не похоже на то, как минуту назад вы с нежностью сказали: «Зосенька». Там были тепло и любовь… здесь – простая корректность. Разве не так? Выпьем лучше за вас. Не бойтесь, – видя мое смущение, криво улыбнулась мистрис Барк, – оно не отравлено, смотрите! – И она осушила свой бокал.
Лихорадочное возбуждение, оставившее было ее, снова вернулось к ней. Она выпила еще бокал, закурила папиросу и, повернувшись, спросила в упор:
– Вы любите ее?
– Нет! – отводя глаза от ее немигающего взора, ответил я.
– А меня?
– Еще не знаю! – попробовал отшутиться я.
– Решайте теперь же… Дальше будет поздно, – вдруг сухим, сдержанным голосом сказала она. Глаза ее на секунду стали злыми.
– Почему будет поздно? – удивился я.
– Выпьем… мне хочется вина, – не отвечая на вопрос, сказала мистрис Барк и налила себе и мне вина.
– Я уже несколько лет не была в таком глупом состоянии, как сейчас, – отставляя в сторону бокал, сказала она.
– В каком таком?
– В таком… влюбленном, – допивая вино, спокойно сказала она. – Разве это не глупое состояние, да еще в мои годы?!.
«Да еще будучи разведчицей и шпионкой», – подумал я.
– Вы ешьте, мой дорогой полковник, а то в пути почувствуете голод, – продолжала она, кладя мне в тарелку крылышко фазана, – так о чем я говорила? Да, о влюбленности… Это ведь дважды глупо, когда мне приходится ревновать вас к своей горничной, а ей – ко мне… Не находите ли вы это смешным?
– Вы, конечно, шутите. Я могу еще допустить, что девочка увлеклась мною, но вы…
– А я еще больше, чем она. И сейчас повторяю тот же вопрос. Вы… любите… ее? – медленно повторила она.
– Нет!.. Я уже говорил вам это…
– Очень этому рада, – сказала мистрис Барк. – Мне это приятно слушать, хотя… – она замолчала.
Не зная, как держать себя, я взял ее руку, она освободила ее.
– Второй вопрос я задам вам позже.
Она снова стала радушной и гостеприимной хозяйкой. Перемена произошла так внезапно, что я просто дивился ей. Это опять была та же умная, ироническая, спокойная госпожа Барк, какой я знал ее все эти дни.
Так, мило беседуя, мы сидели у догоравшего камина, напоминая собою даже не двух влюбленных, а спокойную супружескую чету, давно привыкшую друг к другу.