— Ну и ну!
— Да, с характером! Не хочет в поселке-то жить. Город ей подавай. Так что задержись ты и следа его не нашел бы. Вот так-то нонече.
Загоруйко, конечно, в сказочку о том, что во всех переменах виновата молодая жена, не поверил. Видимо, по каким-то своим соображениям Конопля решил оборвать нити, связывавшие его с прошлым, сменил фамилию и теперь собирается отбыть в неизвестном направлении.
Рассуждая так, Валентин подошел к дому и немного приоткрыл калитку. Услышал хриплый злобный лай, и, оставив только узенькую щелку, стал ждать.
Собака лаяла и грохотала цепью перед самой калиткой. Наконец, где-то за оградой скрипнула дверь и женский голос, строгий и повелительный, крикнул:
— Замолчи, Страшный! На место!
Лай прекратился, зазвенела цепь, послышалось глухое ворчание и шум, производимый собакой, забирающейся в конуру.
Загоруйко приоткрыл калитку. У открытой двери терраски стояла молодая женщина в легком домашнем платье. Валентин не мог сказать, была ли она красива, но почувствовал, что она удивительно, вызывающе женственна. Ее фигура, поза, складки платья, немного надменный поворот лица, глаза, с интересом рассматривающие его, все-все тут же всколыхнуло в нем еще недавно, казалось, спящее, необоримое, мужское.
У него вдруг запела душа. На сердце стало радостно и светло. У женщины ответно заблестели глаза, смягчились очертания губ.
— Вам кого?
А он все смотрел на нее и только очнувшись от колдовства ее обаяния, ответил:
— Мне надо переговорить с Виктором Сергеевичем…
Женщина повернулась к полуоткрытому окну, выходящему на терраску.
— Виктор, ты дома?
В окне появилось худое, бледное лицо. Окинув посетителя недовольным, подозрительным взглядом, он пробурчал:
— Ну что теперь делать? Пусть войдет.
Женщина посторонилась и пропустила Валентина вперед. Загоруйко оказался в небольшой комнате, стеклянная дверь которой выходила в сад. Две другие двери вели во внутренние комнаты дома. Посредине стоял круглый стол.
— Присаживайтесь, — сказала женщина и прошла в правую от входа дверь.
Через минуту оттуда вышел сухой и прямой, как палка, седоватый человек лет шестидесяти. Он был чуть выше среднего роста. Щеки его были тщательно выбриты. Внимательные зеленоватые глаза под сдвинутыми, почти черными бровями, мрачно поблескивали. На нем был строгий, хорошо отутюженный темно-синий костюм. И вообще, он походил скорее на ученого, важного чиновника, но отнюдь не на перекупщика краденого, как о нем думал Загоруйко.
— Чем могу служить? — скрипучим голосом спросил он.
Настала решительная минута. Загоруйко опустил руку в карман, достал заранее заготовленную ксиву Бурды и подал ее седоватому человеку.
Тот, презрительно опустив кончики бледных, тонких губ, взял письмо, развернул.
Валентин отлично знал его короткое содержание: «Четыре, если на три и один в уме. Сделай, что он попросит. Бурда». В последнюю встречу тот приказал одновременно передать на словах: «Десять не один, а дважды…», но что-то удержало Загоруйко и он не сказал условленной фразы.
Между тем Конопля-Курбатов оторвал взгляд от записки и вновь окинул посетителя мрачным, изучающим взглядом.
— Ну и как он?
И снова Загоруйко мгновенно принял решение не говорить Конопле правду. Он пожал плечами и ответил:
— Обыкновенно. Готовится в побег…
— Так.
Конопля-Курбатов произнес это короткое слово бесстрастно и равнодушно, но по тому, как затрепетали ноздри его тонкого, длинного носа, как еще более посуровел его и без того мрачный взгляд, Загоруйко понял, что, неожиданно для себя, нанес этому еще крепкому старикану удар, — коснулся какой-то болевой точки. Кажется, он скорее обрадовался бы, услышав о смерти Бурды. «Во всяком случае, — решил Валентин, — мне сейчас выгоднее иметь за спиной не мертвого, а живого Бурду. Живой он все равно, что уздечка для Конопли…».
— Так, — повторил Конопля, — и что же вам надо: паспорт, немного денег, или еще что?
Загоруйко поджал свои красивые губы и покачал головой.
— Нет, Виктор Сергеевич, я прибыл сюда из колонии на законном основании, после отбытия срока. Паспорт я имею. Новенький. Чистенький. Другого не требуется. А по части денег, так ведь десять не один, а дважды…
Конопля нахмурился.
— Ах, вон как… Простите, а с кем я имею дело?
«Удивительный старик, — подумал Загоруйко, — ни одного блатного словечка. Говорит, как в книгах старосветские людишки изъяснялись. Ну и ну!».