Она внутренне содрогнулась: Валентин был не похож на себя. Казалось, он перенес какую-то тяжелую болезнь. Лицо его осунулось. Еще недавно такие милые, горячие глаза запали и горели мрачным, холодным огнем не то затаенной муки, не то ненависти.
«Что с ним стряслось? Неужели он так боится? Но ведь он не убивал! Он сам говорил ей — убил другой, кажется, Tpeгубов. Так что же стряслось с Валентином?» — спрашивала себя и не находила ответа Нина Семеновна.
Тем временем в дело вступил Рокотов. Он тоже заметил изменения, происшедшие с Загоруйко и тоже, как и Нина Семеновна, не знал и не догадывался о их причине. Короткий телефонный разговор, происшедший во время обыска между ним и Безуглым, по понятным причинам не мог ничего прояснить, кроме настойчивой просьбы Тимура немедленно провести очную ставку между Загоруйко и Курбатовой «ввиду новых, не терпящих отлагательства обстоятельств». Каковы эти обстоятельства, он не знал и просто поверил Безуглому на слово. Поэтому теперь объявил, что сейчас между гражданкой Курбатовой и арестованным Загоруйко будет проведена очная ставка. И Михаил Федорович подробно разъяснил права и обязанности сторон, особо подчеркнув недопустимость прямых контактов между ними.
— Всякая попытка вести между собой речь на темы, не затронутые вопросами следствия, будет рассматриваться, как попытка вступить в преступный сговор со всеми вытекающими последствиями отягчающего характера для обеих сторон. Понятно?
— Понятно, — стараясь не терять бодрости, ответила Нина Семеновна.
«Понятно», — кивком подтвердил и Загоруйко.
После этого Рокотов обернулся к Безуглому и попросил:
— Приступайте! Тимур Иванович!
Тимур едва приметно кивнул, еще раз окинул внимательным взглядом Курбатову и Загоруйко и спросил Нину:
— Знаете ли вы этого человека?
Словом, очная ставка началась.
Сначала все шло довольно гладко. И он и она назвали друг друга и признали, что знакомы. Но уже на вопрос: «В каких отношениях вы находитесь?» — появилось первое расхождение. Нина Семеновна ответила коротко: «В нормальных». Загоруйко же, после некоторого раздумья и короткой паузы, будто бы выдавил из себя: «В близких…». На просьбу Безуглого уточнить, что означает его определение: «В близких…», Загоруйко, вспыхнув, добавил: «В интимных…».
Услышав это, Нина Семеновна вскинула на него загоревшийся взгляд, но Рокотов вовремя предупредил: «Спокойно, Нина Семеновна, спокойно», и она промолчала.
Вместе с тем у нее появилось ощущение страха. Она вдруг поняла, что перед ней не только внешне, но и по существу совершенно другой Загоруйко. Теперь она уже не была уверена в том, что Валентин сделает все возможное и невозможное, чтобы ни один волос не упал с ее головы. И это пугало ее.
А Безуглый все спрашивал: «Считаете ли вы себя причастным к убийству Виктора Сергеевича Курбатова?». И Загоруйко, не задумываясь и не поднимая головы, ответил: «Да. Считаю».
Тогда Тимур повторил вопрос, обратив его на этот раз к Нине Семеновне, и тоже немедленно получил ответ: «Нет, не считаю». При этом Загоруйко вскинул голову и сверкнул глазами.
Теперь Тимуру оставалось задать последний из ранее приготовленных вопросов, и он спросил Загоруйко:
— Скажите, Валентин Осипович, вы сами задумали убийство Конопли-Курбатова или вас на эту мысль натолкнул кто-то другой?
Загоруйко снова вскинул голову и посмотрел на Нину Семеновну диким, долгим и уничтожающим взглядом. Потом правая рука его вскинулась и, тыча в сторону Курбатовой указательным пальцем, он выкрикнул:
— Вот она… Да, да. Она, Нина, жена Конопли-Курбатова и подбила меня на его убийство. «Он должен исчезнуть», — сказала она. И я, дурак, поверив, что она любит меня, взялся за это дело.
— Одумайся! Что ты говоришь?! — нарушая установленный порядок, воскликнула Нина Семеновна, с ужасом глядя на Загоруйко.
Но тот уже не мог остановиться:
— Она дала мне четыре тысячи и десятифунтовую купюру. На эти деньги я нанял Ваську Трегубова. И она знала об этом!
Загоруйко выкрикивал эти обвинения, как сумасшедший, потом на миг умолк и снова обратил яростный взгляд на виновницу своих мук. И лицо его вдруг стало вытягиваться, на нем появилось выражение растерянности и изумления, потому что прямо на него смотрели полные ужаса глаза его прежней Ниночки. И Безуглый, и Рокотов, и Пряхин тоже заметили перемену во всем облике Нины Семеновны Курбатовой, но только Загоруйко прочел в ее глазах гораздо больше, чем они. И тогда в душе его, окостеневшей было от недоброй вести о «новом хахале», вдруг шевельнулось робкое чувство жалости, и на смену уверенности в том, что он предан и обманут, пришло ужасное подозрение, что обманут-то он обманут, но не ею, а Конышевым.