— Ну, спасибо, батя. Лихо подзаправился. Не жалко?
— За что сидит? — не отвечая на его вопрос, поинтересовался председатель, повернувшись к Свиридову.
— Карманник.
— А этот? — кивнул он на мрачно жующего краюху Григория Чеснокова, с нездоровым желтоватым цветом лица, за которое и звали его Бурым.
Веня не хотел отвечать. Совсем ни к чему были эти вопросы, но в тоне спрашивающего звучало нечто большее, чем простое любопытство.
— Тоже вор. Только посерьезнее. Со стажем. — И чтобы прекратить этот разговор, громко спросил: — Ну, поужинали?
— Жалко мне для тебя еды, — вмешался хозяин, показывая пальцем на Гусева. — Вы ж, ворюги, небось, за жизнь свою на кусок хлеба не заработали, только пакость от вас для людей. А молоком я вас кормлю, потому что оно все равно пропадет — немец здесь не сегодня-завтра будет. Так уж пусть лучше какие-никакие, но свои его попользуют, чем фашисты.
— Умный ты, дед, как утка. И очень политически грамотный. Оч-чень! — скривил обезьянью рожу Рогозин. — А за молочко спасибо, немцам меньше достанется. Факт!
— А что! — неожиданно распалился тот. — Беда вон какая идет, а тебе и дела до нее нет. Напаскудил, теперь тебя подальше в тыл везут. Мало того, трое военных тебя охраняют, один с автоматом даже. Пусть он из него лучше по фашистам пуляет. У меня у самого две дочери мужей на фронт проводили, вернутся или нет — не знаю, оба такие мужики хорошие, а всякое дерьмо, вроде вас, в тылу отсиживается. У-у-у, ворье!
Мужчина в сердцах сплюнул. Сидевшие вокруг фляги люди никак не отреагировали, только ни к месту хихикнул Гусь да брякнул котелком старший из братьев Болдыревых Никита.
Заперев дверь и оставив Бельчика, Свиридов с Воробьевым завезли председателя домой. Тот предложил переночевать у него или в правлении. Оба дружно отказались, но так просто он их не отпустил — вынес графинчик подкрашенной клюквенной браги и заставил выпить по стакану холодной с колючими пузырьками жидкости.
Ужинать сели впятером: Свиридов, Воробьев, Надежда, сын Санька и мать, маленькая сухощавая старушка. Молодуха, видно, ждала их давно. Принаряженная в белую батистовую кофту с ярко-желтыми крупными бусами, она быстро собрала на стол, потом полезла в шкаф и поставила рядом с тарелками бутылку с самогоном. У старухи дочь не спрашивала — по всему чувствовалось, что в доме главная она.
— Уж не обессудьте, товарищ командир, — сказала Надежда, играя глазами, — гоним, вот, помаленьку. Водки-то нынче нет в магазинах.
— Николай, ты пошукай, что у нас там есть.
— Ой, да не надо, — замахала она руками, но тот уже выскочил на двор и через минуту вернулся с фляжкой, двумя банками все той же «Щуки в томатном соусе» и куском копченой колбасы. Консервы открывать не стали, а колбасу, почистив и порезав на тонкие ломтики, мать Надежды подала на стол в глиняной плоской тарелке.
— Ну, за знакомство, — поднимая пузатый граненый стаканчик, сказал водитель. — Только по полному, не симулировать. Вас как, мамаша, величать?
— Татьяна Федоровна, — слегка пошамкивая, ответила мать Надежды, — а можно просто баба Таня.
— Давай, баба Таня, за все хорошее!
Компанейский парень Колька. Не то что Свиридов. Подмигнув обеим женщинам, стал рассказывать анекдот про мужа, который уехал в командировку и не вовремя вернулся. Пока они смеялись, Воробьев, балагуря, налил всем опять по стопке разбавленного спирта из своей фляжки и предложил тост за то, чтоб сдох Гитлер. За такой тост грех не до конца пить. После совсем оживленный разговор пошел. Изо всех сил пытался Николай хозяйке понравиться, особенно, когда узнал, что она второй год вдовствует — муж в финскую погиб. Так и сыпал развеселыми историями, многозначительно заглядывал в глаза и, не жалея, подливал спирт — явно подпаивая вдову. Но та головы не теряла, после первых двух стопок только пригубливала, на балагура вообще не смотрела. А с Веней кокетничала вовсю. По всем статьям Воробьев у Свиридова выигрывает — под два метра ростом, волосы черные, кудрявые, лицо запоминающееся. Одно только у Вениамина преимущество — он начальник, а тот всего-навсего сержант, да и то младший.
Оперуполномоченный больше молчал. Надежде, видно, надоело тормошить неразговорчивого офицера, она принялась благосклонно улыбаться Николаю. Муторно у Вени на душе было. Во-первых, младшего брата Витюшку вспомнил, похоронку на которого получили в семье месяц назад. Во-вторых, про Людмилу, жену свою, подумал, которая ждала ребенка и жила у тещи, в селе, неподалеку от Приозерска. Фронт катился с такой быстротой, что в любой день немцы могли оказаться и там. С эвакуацией ничего не получалось. Родители уезжать отказались наотрез, а Людку куда с животом потащишь, если в октябре рожать?