И себе бы не мог объяснить вор в законе, почему с такой карточной легкостью, словно играя, решил он свою судьбу. Может, было это всплеском обостренного честолюбия и многолетней привычки быть среди своих первым. А может быть, виной тому смутная мысль о том, что впервые за свою долгую путаную жизнь совершает он нечто единственно правильное. Кому, кроме него, оставаться? Оружие только у троих, а какой с Лаптя прок? Электрику почти пятьдесят, старик уже.
Умостившись за поваленной березовой лесиной, Рогозин удобно разбросал ноги и вжался щекой в прохладный приклад карабина.
Остальные, унося раненого, торопливо шагали прочь. Гусев переложил ручку носилок с плеча на плечо, обернулся.
Свиридов, чуть оттопырив нижнюю губу, лежал на боку и торопливо рвал на мелкие клочки какие-то бумаги. Потом стряхнул с рукава обрывки, пристроил перед собой автомат, криво улыбаясь, что-то сказал соседу и, щурясь, кивнул головой в сторону приближающихся фигур. Таким он и запомнился Гусеву…
ВЕНИАМИН долго вел на мушке солдата, бежавшего впереди. Когда стали различимы черты продолговатого выбритого лица, потянул спусковой крючок. В ту же секунду отозвался карабин Рогозина. Эсэсовец, в которого он выстрелил, продолжал маячить не мушке, зато другой, трусивший следом, вытянул руки и боком опрокинулся на землю. В воздухе мелькнули ноги, обутые в короткие сапоги. Тело темной грудой замерло в пожухлой траве.
— Готов, мать твою так! — истерично захохотал Рогозин и, двинув затвором, выбросил дымящуюся гильзу.
Свиридов не сразу понял, что его автомат поставлен на одиночную стрельбу и, лихорадочно нажимая на спуск, сделал шесть или семь торопливых выстрелов. Они не достигли цели, но заставили нападавших залечь. Сразу наперегонки затрещали «шмайсеры». Разрывные пули цвинькали над головой, бились о березовые стволы, срезая мелкие ветки. По сигналу, поданному унтером, часть наступающих поднялась и, пригибаясь, побежала вперед, поддерживаемая огнем остального отряда. Веня перевел рычажок на стрельбу очередями.
— Жрите… жрите, гады, — зашептал он.
Автомат бился в руках, выбрасывая рваные языки пламени дробно отдавая в плечо. Эсэсовцы снова залегли. Вновь все огласилось суматошной пальбой. Вениамин пополз в сторону, знаком показав напарнику следовать за собой. Они медленно отходили, всячески оттягивая время, давая возможность остальным скрыться в лесу.
— Слышь, начальник, — крикнул из-за дерева Рогозин, — вот ведь как бывает! Никогда не поверил, если бы сказали, что вместе с милицией загнуться придется! Даже добровольно!
— Ни черта, — запальчиво отозвался оперуполномоченный, — почему загибаться? Прорвемся…
Пуля звонко ударила о сухой пень. Свиридов отшатнулся, сыпанул в ответ короткой очередью. «Уи-и-инь, уи-и-нь!» — сдвоенно пропело над головой. Унтер-офицер на другой стороне поляны, прижимаясь к земле, целился в него. Был виден только край надвинутой на лоб каски, обтянутой частой маскировочной сеткой, и левая рука, сжимающая ручку магазина. Вениамин попытался высунуться — очередь снова хлестнула по пню. Двое солдат перебежками заходили слева. Он лег на траву и пополз прочь — пень пока прикрывал его. За кустом орешника Свиридов поднялся и, пригибаясь, перебежал по низинке вправо. Теперь он хорошо видел унтера. Держа автомат у живота, немец тянул шею, высматривая место, где только что прятался русский.
Длинная, веером, очередь прошла через него на уровне пояса, выбила из рук оружие.
— O-o-o, mein Gott, — разглядывая окровавленные пальцы, ахнул он. Заплетая ногами, унтер сделал несколько шагов, споткнулся и повалился лицом вниз.
— Вот так, — бормотал оперуполномоченный, загоняя трясущимися пальцами новый диск. — Вот так…
— Свирид! Слышь! — раздался крик из-за кустов. — Ты где? Давай отрываться! Прилапошат нас здесь.
Затравленно озираясь, Рогозин, не целясь, выпускал пулю за пулей. Грязный пот стекал по лицу, заливал глаза. Он не вытирал его, только мотал головой, стряхивая с носа соленые капли.
— Начальник! Ты слышишь или нет? — снова крикнул он. — Шабаш! Тикать надо, наши уже далеко, пропадем…
Но не успел закончить фразу. Вениамин отчетливо разглядел, как у того на светлом пиджаке чуть ниже лопаток, черными безобидными кляксами отпечаталась косая строчка автоматной очереди. Рогозин зашатался, сел на траву.
— Как же это без меня, — зашептал он, ощупывая гимнастерку, сознавая, что раны смертельные, и все для него заканчивается здесь — в сумеречном незнакомом лесу среди мокрой колкой осенней травы. Боль разлилась вверх, к затылку, перехватила обручем голову. Сопротивляясь ей, он попытался встать, оттолкнулся сжатыми кулаками от земли, но тело ему уже не повиновалось. Закувыркались, словно в размытом калейдоскопе, ветви берез, перечеркнувшие осветленный край предзакатного неба. Словно не своя, а чужая жизнь разматывалась все быстрее и быстрее и осталось ее всего ничего…