Следователь, казалось мне вначале, — должность строгая. Его задача — изобличить преступника, собрать доказательства, найти факты, добиться торжества справедливости. Все это должно наложить отпечаток на человека подобной профессии. Какую-то особую суровость, непреклонность, строгость.
Встретившись с Александром Сергеевичем, увидел: нет суровости и непреклонности. Есть искренность и доброта, желание помочь.
Спрашиваю одного из подследственных Тихомирова: «Кто он для таких, сбившихся с пути?» Тот ответил кратко: «Учитель».
Пожалуй, это верно — учитель. Учитель жизни. Учит требовательно. Спрашивает строго. Учит ответственности перед людьми, перед самим собой. Учит заботливости и внимательности, умению думать и переживать. И еще тогда я понял: доброта должна быть строгой. Только такая доброта лечит.
…ЭТО СЛУЧИЛОСЬ в марте. Дело было несложным. Двадцатилетняя цветущая девушка Наташа нигде не работала. Выражаясь юридическим языком, «вела паразитический, антиобщественный образ жизни». Папа и мама кормили, обували, одевали дочь. Денег хватало даже на кино, вино и другие развлечения. И вот мы с нею в кабинете прокурора, — скорее всего, должна быть санкция на ее арест. Надо сказать, Наташа откровенно и честно рассказала о своем образе жизни. Вроде бы даже раскаялась. Объяснила легкомыслием, глупостью, отсутствием требовательности со стороны родителей. Мне понравилась ее добрая мягкая улыбка. Подкупала непосредственность, искренность. Честно говоря, не хотелось представлять Наташу на арест. Но ничего не поделаешь, должен. Тем более, участковый инспектор Иван Гасников прямо заявил, что она на участке «воду мутит и житья не дает хорошим людям».
В глубине души я надеялся, что прокурор не арестует девушку, — уж очень молода, всего двадцать лет. Не каждого ведь арестовывают. Порой верят и отпускают, взяв подписку о невыезде. И все же я должен — есть все основания для этого — представить на арест Наташу Васину.
Вот и представляю. Как это ни удивительно, но Кузьма Матвеевич Рыбченков, прокурор района, непререкаемый авторитет для меня, с Наташей почти совсем не разговаривал.
— Пьешь? — спросил строго.
— Да, — коротко ответила она.
— Гуляешь?
— Да.
Ну, прямо как в басне И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей».
— Теперь будет время одуматься.
С этими словами он шумно дохнул на печать и резко пришлепнул ее на постановление об аресте.
Положил я постановление в папку, вышел с Наташей на улицу. Машина наша уже уехала. Можно, конечно, позвонить в райотдел. Да когда они пришлют! Можно, наконец, доехать до отдела на трамвае. Но погода выдалась на удивление солнечная, теплая — прямо как в мае!
— Давайте, Наташа, прогуляемся до отдела, — предлагаю своей спутнице.
— Давайте, — соглашается она.
Идем по проспекту Ленина. Ярко светит солнце. Тает снег. Звенит капель. Мы идем рядом. Говорим о погоде, о последних фильмах. Наташа рассказывает мне о школе, о родителях, о своих друзьях и подругах.
— А как с Вовкой мы поссорились, все и пошло кувырком. Стала выпивать. Старые друзья от меня отвернулись. Нашлись новые. Вот и поехала жизнь — балдеж да похмелье, похмелье да балдеж. С работы уволилась. Что поделаешь, сама виновата.
«Странно, — размышляю я, — она как будто не понимает, что арестована, что сегодня ее увезут в следственный изолятор, потом суд, колония».
— Вы, наверное, думаете: вот дура — разболталась? — словно прочитав мои мысли, говорит Наташа. — Последний раз иду по улице. Погода хорошая, и вы мне, по правде говоря, понравились. Я вижу, что вам меня жалко.
— Гм… — выдавливаю из себя. Что еще скажешь? Мне действительно жалко молодую, запутавшуюся и, как мне кажется, неплохую женщину.
— Теперь уж ничего не поделаешь, — мямлю. — Будете работать, учиться. Выйдете — твердо становитесь на ноги. Найдите свое место в жизни и будете счастливы. Себя найдите. Вы молодая, красивая, умная. Будете и счастливой. Только за счастье сражаться над Наталья Ивановна.
Наташе смотрит на меня и улыбается светло и просто.
Вечером приехал автозак. Мы по-товарищески, по-доброму прощаемся. Бывает же такое!
Но что делать, если мне глубоко симпатичен мой подследственный. Я не нарушил свой долг, не покривил душой. Просто искренне сочувствовал. Мне было по-настоящему жаль молодую женщину, которая жить-то еще не начала.
Прошел год.
— Тебя спрашивают, — сообщили мне однажды во время дежурства в райотделе.
Выхожу в приемную — глазам своим не верю: Наташа! Повзрослевшая, серьезная, даже какая-то строгая.