Джеймс кивнул.
– Я теперь не боюсь летать так, как раньше. – Она протянула руку, чтобы отдать кости, но Джеймс не сделал ответного движения.
– Все равно я бы хотел быть уверен, что ты в безопасности, – сказал он, даже не глядя на ее руку, а всматриваясь в лицо, словно боялся больше никогда ее не увидеть. – Дело в том, Ава, что ты мне очень дорога. Я знал это и раньше, но лишившись твоего общества, думал о тебе день и ночь. И я совершенно не жалуюсь на то, что ты настолько занимаешь мои мысли. В этом есть что-то уютное, приятное, привычное. Я… – Он рассмеялся. – Как же глупо я сейчас выгляжу.
Даже если бы Ава обладала всей силой воли в мире, она не смогла бы сдержать разгорающееся в ее сердце пламя.
– А я-то думала, ты живешь припеваючи.
Он кривовато усмехнулся и засунул руки в карманы.
– Я скоро возвращаюсь в Лондон, и у меня даже будет официальный почтовый адрес. Возможно, ты захочешь переписываться или даже приехать в гости. Альфи сказал, что Лондонский музей завален грудами документов на французском и немецком: журналами и письмами вроде тех, которые ты собирала. Так что, может, однажды ты захочешь их посмотреть, или я мог бы…
И тогда Ава шагнула вперед, обхватила его лицо ладонями и поцеловала, а он обнял ее в ответ, окутывая привычным, приятным и чистым ароматом мыла.
Рядом затормозила машина, и они отпрянули, одарив друг друга улыбками, как заговорщики, и Ава коснулась пальцами своих губ, там, где они горели от касания теплых губ Джеймса. Водитель с чем-то завозился в машине, явно тактично давая им время попрощаться.
– Я бы с удовольствием написала тебе, – сказала Ава. Тогда Джеймс вытащил из кармана листок бумаги с лондонским адресом, выведенным небрежным размашистым почерком, и стоял рядом, пока водитель заносил чемоданы в машину. А когда они отъехали, посмотрел им вслед, и его губы снова тронула кривоватая улыбка, которая стояла у Авы перед глазами весь путь обратно, заставив начисто позабыть о страхе полета.
Вашингтон не встретил ее приветливыми объятиями, как она на то рассчитывала. После расслабленной, непринужденной атмосферы Лиссабона темп жизни в Вашингтоне ошеломлял, и Аве казалось, что она стоит неподвижно посреди бурного потока.
Ее место в Отделе редких книг, естественно, оказалось занято – подобная важная должность не могла долго оставаться открытой, – поэтому Аву, вместе с другими полиглотами, назначили разбирать коробки с микрофильмами, присланными другими членами МВК. Частенько она натыкалась на коробки, помеченные ее собственным почерком с завитушками или даже угловатым стремительным почерком Майка.
В Америке все еще действовала карточная система, и к этому пришлось приноравливаться, особенно учитывая, что Ава привыкла пить кофе с сахаром. Но самой неожиданной оказалась проснувшаяся в ней тяга к приключениям и путешествиям, которую ничем не получалось унять и которая наполняла Аву неуемной энергией. Ее только подогревали письма Джеймса, где он делился подробностями своей жизни по возвращении в Лондон.
В процессе переписки Ава убедилась, что Джеймс рассказывал правду о себе и своей семье, а не придумывал легенду, как полагается шпионам. Его брат тоже благополучно пережил войну, и они не уставали радоваться в письмах друг другу, что их родные прошли сквозь все опасности невредимыми.
1944 год сменился 1945-ым, и в апреле вскрылась ужасная правда о концентрационных лагерях. Глядя на шокирующие изображения мужчин, женщин и детей, похожих на скелеты, смотревших с главных страниц всех газет, Ава поняла – беженцы в Лиссабоне понимали, что им грозит именно это, и именно поэтому жили в постоянном страхе. И какие бы ужасные картины угнетения евреев ни рисовали себе люди, реальность оказалась намного, намного хуже. И Ава испытала жестокий удар, когда вспомнила, как беженцы шепотом рассказывали друг другу о своих семьях и надеялись снова встретиться с ними, и поняла, сколько ожиданий будет разбито вдребезги после подобных новостей. И она кипела от гнева на тех, кто отмахивался от правды так долго, относя ее в раздел военных сплетен.
Вскоре после этого Гитлер положил в рот капсулу с цианидом и приставил пистолет к виску. Многие считали, что он поступил как трус. А Ава посчитала некоторым восстановлением справедливости тот факт, что Гитлер умер, корчась от ужаса, как и многие из его жертв.
И когда второго сентября 1945 года война, наконец, закончилась формальной сдачей Японии, Вашингтон выкинул карточки и отпраздновал от души. Ава не стала присоединяться в кипящим энтузиазмом толпам – победе предшествовали многие потери, а сколько было принесено в жертву, и вовсе подсчету не поддавалось.