Этот полет напоминал безумную траекторию полета летучей мыши, которую прогнали из тьмы чердака на яркий солнечный свет, где, как зеркало, горели на солнце до блеска начищенные шлемы и алебарды солдат Святой Инквизиции, этой защитницы Вечной Истины.
Книга была обречена, но она уже успела напитаться плотью и кровью своего читателя, дона Алонсо.
В это время сам дон Алонсо Кихано, искусанный клопами, продолжал находиться в забытьи. Но даже в бессознательном состоянии он ощутил, как ударилась одна из его книг о твердый грунт внутреннего двора.
Это было похоже на разряд тока в палате интенсивной терапии в отделении кардиологии. Грудная клетка, ноги и руки приподнялись и вздрогнули синхронно, в унисон, реагируя на разряд.
Но полета и падения одной книги оказалось недостаточно. Надо было выбросить еще несколько десятков, чтобы сеньор Кихано смог встать с постели наподобие воскресшего Лазаря.
Сумасшедшие книги и их сумасшедший читатель представляли из себя что-то вроде сообщающихся сосудов. Небылицы, как вампиры, как те же самые постельные паразиты, успели без остатка высосать душу сеньора Алонсо Кихано, и у него уже просто не осталось ни капли своей собственной жизни. Незаметно для себя самого он превратился из человека в сюжет, причем в сюжет собирательный, состоящий из всех прочитанных им ситуаций и фабул.
А книги, между тем, продолжали лететь и лететь из окна, и жизнь, новая, неведомая, все входила и входила в искусанное клопами тело Дон Кихота.
В книге, которая как раз в этот момент благополучно вылетела из окна на фоне безоблачного испанского неба, чтобы через несколько мгновений со всей силой удариться о землю, так вот, именно в этой книге была записана довольно странная притча о четырех мудрецах. Притча была следующей:
Толедо, 28 апреля 1487 года
Раздался голос каноника, державшего в одной руке крест, в другой требник.
— Мы, коррехидор, мэры, альгвасилы, рыцари, старейшины и нотабли, жители благородного города Толедо, истинные и верные христиане, послушные Святой Матери Церкви, клянемся на четырех Евангелиях, лежащих перед нами, хранить и охранять Святую Христову Веру. И, насколько хватит наших сил, преследовать, искоренять и принуждать искоренять тех, кого подозревают в ереси или богохульстве. За сии деяния наши Господь и Четыре Евангелия защищают нас, и да спасет Господь наш, чье дело мы защищаем, плоть нашу в мире сем и душу нашу в мире ином. Ежели совершим мы противное, да взыщет он с нас строго и заставит заплатить дорогую цену, как скверных христиан, умышленно поминающих Его Светлое Имя всуе!
Толпа единодушно ответила:
— Аминь!
— Их сожгут прямо здесь? Сразу же? — тихо спросил женский голос, обладательница которого явно впервые присутствовала при аутодафе.
— Нет, — деловито пояснил мужской голос. — Святая Церковь ни в коем случае не может приговаривать к смерти и, уж, безусловно, не может умерщвлять. Позже обвиняемых передадут мирским властям. А сейчас настанет время чтения приговоров.
— И сколько это чтение продлится?
— Часов шесть или восемь.
— Боже!..
— Не произносите имя Господа всуе, сеньора. Тем более во время аутодафе.
— А потом? Потом что будет?
— Как только чтение приговоров завершится, осужденных передадут в руки светских властей. Я уже вам говорил об этом.
— Простите. При мне впервые будут сжигать людей заживо. Трудно сосредоточится…
— Затем их выведут за стены города, — невозмутимо продолжил мужской голос. — Там уже успели сложить костры. Чуть позже вы в этом сами удостоверитесь.
— Не знаю, уж захочу ли я. Полагаю, на сожжении толпа тоже будет присутствовать?
— Да.
— Большая?
— Даже больше, чем здесь.
— Почему?
— Вход свободный: в поле места всем хватит.
— Боже…
— Не богохульствуйте.
Испания, наши дни. Гостиница в Гранаде, расположенная в непосредственной близости от Альгамбры