Выбрать главу

— Не представляю, сможем ли мы констатировать ограбление, даже если отсюда и в самом деле что-нибудь вынесли.

— Можете мне сказать, где и при каких обстоятельствах его нашли?

Берт вздохнул и закатил глаза, словно я попросил его вымыть в этой комнате окна, потом ткнул пальцем в кушетку.

— Здесь и нашли. Лежал тут раскинув руки. Хотя, в общем, все выглядело довольно мирно. Готов биться об заклад, у него был сердечный приступ. Вот только мне среди ночи звонили на его счет. Какой-то тип, который никак не мог с ним связаться или что-то в этом роде. Короче, беспокоился по поводу его состояния. Так что мне придется все здесь проверить. Впрочем, мы уже сделали что смогли и собираемся отсюда сматываться. Да, Аль?

Его напарник с похоронным выражением на блеклом, словно бы стертом лице — Аль, как я понял, — спустился в этот момент по лестнице с верхнего этажа.

— Вроде того, — сказал он таким тихим и тусклым голосом, что слова, выходившие у него изо рта, казалось, растворялись в воздухе, прежде чем собеседник успевал вникнуть в их смысл. — Если у тебя все, то можно отправляться.

— Да, пора уже убираться отсюда. Кажется, ничего интересного для газетчиков здесь нет, правильно я говорю? — Берт хмуро посмотрел на меня, а потом на своего партнера, который стоял спиной к нам, созерцая висевшие на стене большие старинные часы.

— Пока ничего любопытного не обнаружено, — подтвердил Аль. — И нет никакой возможности уяснить, пропало ли что-нибудь, поскольку, похоже, этот тип жил один. Но на первый взгляд все на своих местах — не сдвинуто и не сломано. Конечно, аккуратистом его не назовешь, но ведь законом это не запрещено. Впрочем, стоит взглянуть вот сюда.

Он, вероятно, обращался к Берту, но я расценил его слова как приглашение.

Аль кивнул на старинные часы. Они представляли собой ящик из красного дерева, имели два позолоченных маятника и изукрашенный пересекающимися геометрическими фигурами циферблат. Стрелки показывали десять двадцать пять, а маятник покрывал слой пыли. Видно было, что часы давно уже не ходят.

— Берт, помнишь прадедушкины часы? Вроде этих… Они еще в спальне висели, помнишь?

— Ничего я не помню, — раздраженно ответил Берт.

Я, стараясь двигаться как можно тише и незаметнее, заскользил через холл к коридору мимо набитых толстенными томами книжных шкафов. Где-то посередине я обнаружил шкаф со стеклянной передней панелью, напоминавший выставочный стенд. Он был заперт и зиял пустотой. Приглядевшись, я обнаружил внутри пятнадцать деревянных подставок — по три на каждой из пяти полок. Неясно было, однако, выставлял ли на них Пюхапэев какие-нибудь экспонаты. Я решил не привлекать внимание полицейских к этому шкафу, хотя и не смог бы объяснить почему. Возможно, причиной тому было мое сумасбродство. Зачем, к примеру, вы пинаете камень, одиноко лежащий у дороги, вместо того чтобы спокойно пройти мимо? Все из-за этого самого сумасбродства. В данном случае объектом стал шкаф, вернее сказать, выставочный стенд, в котором ничего не было выставлено. То обстоятельство, что он, единственный в этой захламленной комнате, был пуст, занозой засело у меня в мозгу.

— Хватит болтать, Аль. Я проголодался, — сказал Берт, крутя на пальце большое кольцо с ключами, и направился к выходу. — Давай съедим по яичнице у Винчи и обсудим, что делать дальше. Я плачу. — С этими словами он взял меня за шиворот и мягко, но решительно подтолкнул к двери. — Если мы что-нибудь узнаем, то дадим вам знать. Правда, Аль? А пока вам придется удалиться, чтобы мы могли запереть дом.

АЛЕМБИК

Разве вся наша Вселенная не есть, в сущности, подобие алембика, что стоит на полке у Создателя? Практикуя наше учение о трансформации при посредстве собственных малых сосудов, не воспроизводим ли мы таким образом работу Господа в миниатюре? Заявить подобное во весь голос означает быть ошибочно принятым за богохульника, хотя на деле мы являемся наиболее преданными адептами и последователями Господа, наша миссия — святая и богоугодная, а наши эксперименты не что иное, как молитвы, самые горячие и проникновенные, как бы ни порицали нас за это все существующие ныне церкви, кроме нашей собственной.

Александрийский трактат. О естественных практиках