О сихъ словесех Александръ умилися и рече: «Блажю всякого сына, отеческому повинующеся повелению». И се рекъ, Аристотеля за руку приимъ, на обедъ сяде. Вси же велможи его, велицыи князи и господьства земъская по достоянию и по подобию седоша. Филона же и Птоломея и Селевка на особномъ столе посади близу царския трапезы конец подножия. Аристотеля же и учителя своего и Лаомендуша, Поликратушева сына, егоже любяше зело, конец престола своего на шестом степени посади близу царские трапезы конец подножия. Преполовившуся обеду, воставъ Аристотел, дары Александру и царицы принесе, иже бяше послала ему Алимпияда царица, мати его. И принесе ему стемы две, едину Александру, а другую Роксане, великии с великимъ жемчюгомъ и с камением многоценным; и два фарижа бела, оседлана слоновыми седлы с камениемъ и со златомъ и сребромъ; и 100 коней зобных, и кучму царскую з жемчюгомъ и с камением многоценным; и 1000 оклопий, приставленых на лвовых кожах, и 4 роги слоновых, и два перстни драгии, и хакизмо парижское от коркодиловы кожи и з жемчюгомъ и с камением многоценным, и 100 блюд златых настолных, и листь, имеющъ сице: «Всесладкий и вселюбезный и милый свете очию моею, Александре сыну, всего света царю, вселюбезная и вожделенная мати твоя Алимпияда пишу. Ведомо да есть царству твоему, яко отнележе в Македонии видения твоего разлучихся, оттоле сердце мое и душа рат межи собою сотвориста велику и умирити их не могох, да всегда со слезами ихъ внимаю, твое помышляюще от мене разлучение, сыну мой; и вся царская богатества и злата и ни во что же вменяю, твоего помышляющи улишения. Не тако аз немилостива есмъ, якоже мнится тобе быти. Да аще возможно тобе к намъ в Македонию приити, аще ли тобе невозможно есть, мы к царству твоему приидемъ, да твоего насыщюся всесладкаго вида, живот бо свой, сыну мой, вскоре смертию заменю».
И тако скончавшуся обеду, некий от велмож его рече ко Александру: «Александре царю, достоит тебе от земль болшие дани взимати». Александръ же к нему рече: «Ни градаря таковаго ненавижу, иже и с корениемъ зелие исторгающе».
И ту Александръ на гостьбе той узре персенина некоего от велмож своих и стара велми, иже браду свою вапсалъ бяше, яко млад человеком указуется. И рече ему: «Любимый мне и милый Каньсире, иже кая полза от вопсания сего хощет быти, колена ногамъ своимъ вопсай, има же да укрепится; аще ли псаломъ старость крепиши, ни глаголю тебе — не вопсайся, — яко да вапсило тебе не превратит мене себе млада, и старостию напрасно умрети имаеши». О семъ властели его много смеялися.
Другий же некто велможа у Александра бе, емуже имя Александръ, страшлив же сий бяше велми, и всякого боящеся и из бою утекаше. Александръ же к нему рече: «Человече, любо имя измени или нравъ; и мое имя тобою срамотно есть».
И в той же день ко Александру приведоша 3000 гусарей и рекоша ему властели обесити сихъ всехъ. Он же к ним рече: «Да коли лице мое видели суть, то не имает ни единь их умрети; судьям бо дано убивати, царю же дано есть миловати». И сотвори ихъ Александръ ловцы собе.
И въ тыи дни приведоша ко Александру человека индеянина, славно такова стрелца глаголаху быти, яко сквозе перстень стрелу простреляше. Александръ же стреляти ему повеле. Он же не хоте. И паки ему в другий повеле и он не восхоте же. Александръ же повеле ему главу отсещи. Ведуще же его и рекоша ему: «Почто, человече, животъ свой отдаде за едино стреление?» Он же к нимъ рече: «Десять дний имамъ отнележе за лук не приимах, и убояхся, яко пред нимъ погрешу и славу мою изгублю». Сии же Александръ слышав и похвали его много и с честию отпусти его, зане изволи смерти, нежели славу изгубити.
И ту Александру некий от воинник приступивъ и рече: «Великий царю Александре, дши едина у мене есть и ныне омужити ю хощу, да помози». Александръ же 1000 талантъ злата ему дати. Он же рече: «Много ми есть, Александре царю». Александръ же рече ему: «Царский даръ велику честь требует».