В «Пяди земли» Бакланова была определенная смелость и дерзость: после «эпических полотен» вдруг «пядь», всего несколько действующих лиц, никаких особо эпохальных сражений, броских геройств, а у читателя (особенно воевавшего) сжимается сердце, его душит боль, потому что так было и все похоже на его собственную войну.
В повести «Навеки — девятнадцатилетние» Г. Бакланов остался верен себе: все в ней правда, густо замешанная на событиях, самим автором пережитых, прочувствованных…
Как ни странно, но о быте войны не так много написано. А он меж тем того стоит!.. Потому что вся война из этого быта и состояла. Сами бои составляли не главную часть жизни человека на войне. Остальное был быт, неимоверно трудный, связанный с лишениями, с огромными физическими перегрузками. Так вот о быте войны у Бакланова в повести «Навеки — девятнадцатилетние» сказано очень много и очень подробно. И это, мне думается, не случайно. Углубление военной прозы идет сейчас не только в плане психологическом, но и в более полном охвате самих тех условий, в которых человек жил и воевал.
Удивительно даже, что такая вот строгая, реалистическая вещь, лишенная всякой сентиментальности, вещь вроде бы совершенно беспафосная, в то же время обладает огромной эмоциональной силой.
Русская классическая литература не боялась, а даже стремилась всегда вызвать у читателя жалость, сострадание к своим героям… И не одно поколение русских людей училось сострадать именно у наших классиков. Можно вспомнить целый ряд произведений, прочитанных еще в детстве, которые на всю жизнь дали заряд доброты. Так, не прочитав «Муму», многие из нас что-то потеряли в своей человечности.
Читая «Навеки — девятнадцатилетние», с первых же страниц отдаешься этому чувству. Бакланов пишет обо всем скупо, жестко, без надрыва, даже спокойно пишет, но атмосфера всей повести такова, что читатель постоянно испытывает щемящее чувство боли и сострадания.
И этот эмоциональный настрой — новое не только в прозе Бакланова, но и вообще в нашей военной прозе. Вспомнив, пожалев всех тех, кто не вернулся с войны, кому не довелось дожить до победы, мы не унизим их своей жалостью, а, проникшись этим чувством, сами станем и лучше и чище.
Вот в свете этого общего, пронизывающего всю повесть чувства становится ясно, почему образ главного героя повести лейтенанта Третьякова вроде бы лишен автором ярко выраженных индивидуальных черт… Он такой, какими были все юноши войны, и каждая мать, потерявшая сына на фронте, если она еще жива теперь, может найти в Володе Третьякове черты своего Жени, Васи, Саши, Кости, потому что он так же честен, храбр, верен воинскому долгу, как и ее сын. Будь Третьяков задуман автором другим, более реальным, может быть, и не создалось бы того ощущения общности его со всем тем поколением, какое есть сейчас.
Повесть Г. Бакланова «Навеки — девятнадцатилетние» — повесть-реквием. Она, очевидно, должна была появиться в нашей литературе, чтобы вместе с другими книгами о войне тревожить наши сердца и заставить нас еще и еще раз возвратиться и мыслью и чувством к тому великому, чем была для нашего народа Отечественная война.
В. Кондратьев
Сергей Алексеев
СТО РАССКАЗОВ ИЗ РУССКОЙ ИСТОРИИ
Рассказы о Степане Разине, казаках и восставших крестьянах
Отряд верховых ехал крестьянским полем. Поднялись всадники на пригорок. Смотрят — что за диво. Мужик пашет землю. Только не конь у него в сохе. Впряглись вместо лошадей трое: крестьянская жена, мать-старуха да сын-малолеток.
Потянут люди соху, потянут, остановятся и снова за труд. Подъехали конные к пахарю.
Главный из них кинул суровым взглядом:
— Ты что же, твоя душа, людишек заместо скотины! Смотрит крестьянин — перед ним человек огромного роста. Шапка с красным верхом на голове. Зеленые сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Нагайка в руках крученая.
«Видать, боярин, а может, и сам воевода», — соображает мужик.
Повалился он знатному барину в ноги, растянулся на борозде.
— Сироты, сироты мы. Нету коня. Увели за долги кормильца.
Лицо всадника перекосилось. Слез он на землю. Повернулся к крестьянину.
Мужик попятился, вскочил и бежать с испуга.
— Да стой ты, леший! Стой ты! Куда?! — раздался насмешливый голос.
Мужик несмело вернулся назад.
— На, забирай коня, — протянул человек мужику поводья.