У Станюковича, автора морских рассказов, были в русской литературе предшественники. Но, как справедливо отмечал Леонид Соболев, в повестях Марлинского персонажи моряков слишком уж книжны, описания излишне красивы, романтически приподняты («Вид был восхитительный! Упавшие паруса образовали словно плавучую стену с огромными башнями… фрегат — идеал легкости, красоты и силы. Он так гордо бросал в облака свои стрелы… Ядра низались кругом красивыми бусами. Копья, топоры и все абордажные оружия развешаны были, как галантерейные вещи» — «Фрегат „Надежда“»), а из академически спокойного труда Гончарова «Фрегат „Паллада“», продолжает Соболев, «очень мало можно было узнать о матросах и офицерах». Описания Станюковича точны и строги, а главное — он видит и показывает в моряке любого ранга человека. Его первооткрывательство «состоит в том, что он во всей жизненной правде показал то особое и удивительное человеческое существо, которое именуется русским моряком — будь это матрос или адмирал».
Встречаются в произведениях Станюковича офицеры, которых влечет на капитанский мостик тщеславие, жажда власти («Блестящий капитан»). Есть среди них и карьеристы, искатели выгод. Но всех их заслоняет главный герой Станюковича, любимый и романтизируемый писателем. Для юных моряков, еще только приобщающихся к морской службе, вырабатывающих «морской» характер, да и для читателей он предстает положительным, достойным подражания героем. Это «рыцарь долга», это человек, беззаветно преданный морю и морской службе, стойкий в опасности, верный в дружбе, честный, добрый и справедливый.
У одних, как, например, у капитана Матвея Ивановича, эти качества на виду. У других благородные свойства характера, составляя его сокровенную суть, сочетаются с куда менее привлекательной «видимостью», с чертами подчас отталкивающими. В изображении реалиста характеры моряков предстают во всей своей сложности и противоречивости, что и делает их живыми, достоверными. Вот капитан Вершинин, ленивый, беспечный, гурман и жуир, то и дело перекладывающий заботы о корабле на своего помощника. Но корабль попадает в «трепку», и в течение двух смертельно опасных суток на мостике — хладнокровный, решительный, мужественный и находчивый человек.
Особенно показателен и колоритен в своей выразительности «беспокойный адмирал», герой одноименной повести 1894 года. Прототипом этого образа, встречавшегося уже в рассказах «Непонятный сигнал» и «Ужасный день», был адмирал А. А. Попов. Страстно влюбленный в парусный флот, он возглавил строительство броненосного флота, проявив при этом свойственную ему энергию и талант. «Беспокойный адмирал» властен, крайне вспыльчив, необуздан и неукротим в своем гневе. В то же время он честен, добр, справедлив. Он проявляет неслыханное по тем временам мужество, когда просит извинения у мичмана, ответившего ему оскорблением на оскорбление. Он почти заискивает перед капитаном, которого обозвал «бабой», когда тот, во время шторма, показывает себя настоящим капитаном. Он ободряет мичмана, удрученного тем, что по его вине шквал порвал паруса. Требовательный и властный, он заботится не об одной только морской выучке. Преданный флоту, делу, он «осмыслил службу», внес в нее «дух жизни», и при нем Тихоокеанская эскадра «оживилась, как оживляется добрый конь, почуявший опытного и смелого всадника».
Под стать «беспокойному адмиралу» в своей первостепенной сущности и старший офицер Василий Иванович, хотя, казалось бы, его, скромного, тихого, невзрачного, нельзя и рядом поставить с адмиралом. Тем более что он никогда никуда не просился и всегда старался быть «подалее от начальства, словно боясь, как бы его не заметили» («Василий Иванович»). Но именно этому незаметному, неброскому герою автор и доверяет сформулировать дорогой для него кодекс чести, столь же морской, сколь и общечеловеческий. Он так наставляет младшего офицера, совершившего неблаговидный поступок: «Имейте-с правила в жизни!.. Твердые правила, согласные с совестью… Без них можно, пожалуй, иметь успех-c… выиграть по службе, что ли, но нельзя жить в душевном мире с собой!., будьте правдивы и с собой и с людьми… Любите людей бескорыстно, если хотите, чтоб и вас любили!..»
С особой пристальностью всматривается Станюкович в характеры матросов.
Воспитанный на передовых идеях шестидесятых годов, идеях народности и гуманности, он с негодованием восстает против системы телесных наказаний. Унизительные для человеческого достоинства, они, показывает писатель, развращают и самих командиров, старших и младших. Эта система — та благоприятная почва, на которой произрастает жестокость. Жизнь матросов и без того невыносимо тяжела и полна опасностей. Но ни суровый распорядок военно-морской службы, ни каждодневная муштра, ни телесные наказания за малейшую провинность, ни постоянные зуботычины, иногда просто «для порядку», — ничто не в состоянии убить в них духа справедливости, сочувствия к чужому горю, любви к родине и чувства воинского долга. Стоило заболеть матросу Ивану Артемьеву («Между своими»), как его окружают трогательной заботой. Даже в грубом, сиплом голосе ругателя- боцмана слышится непривычная нежность, а увлекательный рассказчик Рябкин, стараясь облегчить последние дни больного, присочиняет ко всем историям счастливые развязки. В простом матросе Федосе Чижике («Нянька»), некрасивом, рябоватом, таится столько душевной щедрости, такой педагогический талант, что Шурка привязывается к нему на всю свою жизнь. Старый матрос, никогда не знавший ласки, платит своему доброму воспитаннику горячей, самоотверженной любовью, и это покоряет даже придирчивую, капризную «барыню». Не меньше любви и привязанности к спасенному негритенку, проявляет матрос Лучкин («Максимка»). Эти по сути отцовские заботы о мальчике облагораживают Лучкина, прекрасного марсового, но отчаянного пьяницу.
Матросы живут во власти предрассудков. Они не видят большого урона для своего человеческого достоинства и в зуботычинах, если они не «за здря». Они набожны, религиозны и свои надежды возлагают на «добрых» офицеров и на «тот свет», где господ настигнет возмездие за все причиняемые им, матросам, притеснения. Живет в них и стойкое, ничем не оправданное предубеждение против нравов и обычаев тех народов, с которыми они знакомятся во время плаваний. Так, они с осуждением отзываются о ванне: с их точки зрения, она зазнамо хуже русской бани. С иронической снисходительностью высказываются они о туземцах. А в то же время матросы сочувствуют борьбе против отмены рабства в Америке, их отличает веротерпимость, они чужды пренебрежения к иноверцам: «…только я полагаю, что у бога все равны… Всем хлебушка есть хочется… А то как же? Господь на земле всех терпит. Небось не разбирает».
За матросами автор оставляет последнее решающее слово в оценке служебных, а главное — человеческих и нравственных достоинств того или иного персонажа. Мичману нужно было столкнуться с «беспокойным адмиралом» в остром конфликте, чтобы прозреть его внутреннее «я». Матросам оно видно и со стороны: «Нечего говорить, заботлив он о матросе. Господ донимает, муштру им задает, а матроса жалеет. И прост, — видно, что не брезгует простым человеком». Боцман Никитин, при всей своей свирепой наружности, никогда не дрался, не обижал матросов, всегда выступая их «представителем и защитником», и они о нем говорят: «Правильный человек Егор Митрич» («Ужасный день»). А заботливого, доброго капитана они окрестили «голубем».
Последнее слово матросов всегда безошибочно, потому что основано оно на уважении к законам морской службы и морского товарищества, на глубоком проникновении в тайники человеческой души и психологии. Вот как, например, объясняет Чижик отказ «барыни», несправедливо его наказавшей, признать свою перед ним вину: «А может, и понимает, да не хочет показать виду перед простым человеком». А вот характер «свирепых» офицеров и адмиралов и для них остается загадочной тайной: «Не разобрать евойной души… когда в ей зверь, когда человек… Видно, такой бог уродил».