Заметив нас, офицеры оборачиваются и смотрят в нашу сторону. Рябцев, артиллеристы и минометчик приветственно машут мне руками; я отвечаю тем же. Я ожидаю, что Холин окликнет, позовет меня - ведь я должен «оказывать ему всяческое содействие», но он стоит ко мне боком, показывая офицерам что-то на карте. И я оборачиваюсь к военфельдшеру.
- Даю вам два дня. Навести в санслужбе порядок и доложить!
Она что-то невнятно бормочет под нос. Сухо козырнув, я отхожу, решив при первой возможности добиваться ее откомандирования. Пусть пришлют другого фельдшера. И обязательно мужчину.
До вечера я нахожусь в ротах: осматриваю землянки и блиндажи, проверяю оружие, беседую с бойцами, вернувшимися из медсанбата, и забиваю с ними «козла».
Уже в сумерках я возвращаюсь к себе в землянку и обнаруживаю там Холина. Он спит, развалясь на моей постели, в гимнастерке и шароварах. На столе записка: «Разбуди в 18.30. Холин».
Я пришел как раз вовремя и бужу его. Открыв глаза, он садится на нарах, позевывая, потягивается и говорит:
- Молодой, молодой, а губа-то у тебя не дура!
- Чего? - не поняв, спрашиваю я.
- В бабах, говорю, толк понимаешь. Фельдшерица подходя-явая! - Пройдя в угол, где подвешен рукомойник, Холин начинает умываться. - Если серьги вдеть, то можно… Только днем ты к ней не ходи, - советует он, - авторитет подмочишь.
- Иди ты к черту! - выкрикиваю я, озлясь.
- Грубиян ты, Гальцев, - благодушно замечает Холин. Он умывается, пофыркивая и отчаянно брызгаясь. - Дружеской подначки не понимаешь… И полотенце вот у тебя грязное, а могла бы постирать. Дисциплинки нет!
Вытерев лицо «грязным» полотенцем, он интересуется:
- Меня никто не спрашивал?
- Не знаю, меня не было.
- И тебе не звонили?
- Звонил часов в двенадцать командир полка.
- Чего?
- Просил оказывать тебе содействие.
- Он тебя «просит»?.. Вон как! - Холин ухмыляется. - Здорово у вас дело поставлено! - Он окидывает меня насмешливо-пренебрежительным взглядом. - Эх, голова - два уха! Ну какое ж от тебя может быть содействие?..
Закурив, он выходит из землянки, но скоро возвращается и, потирая руки, довольный, сообщает:
- Эх и ночка будет - как на заказ!.. Все же господь не без милости. Скажи, ты в бога веруешь?.. А ты куда это собираешься? - спрашивает он строго. - Нет, ты не уходи, ты, может, еще понадобишься…
Присев на нары, он в задумчивости напевает, повторяя одни и те же слова:
Эх, ночка темна,
А я боюся,
Ах, проводите
Меня, Маруся…
Я разговариваю по телефону с командиром четвертой роты и, когда кладу трубку, улавливаю шум подъехавшей машины. В дверь тихонько стучат.
- Войдите!
Катасонов, войдя, прикрывает дверь и, приложив руку к пилотке, докладывает:
- Прибыли, товарищ капитан!
- Убери часового! - говорит мне Холин, перестав напевать и живо поднимаясь.
Мы выходим вслед за Катасоновым. Моросит дождь. Близ землянки - знакомая машина с тентом. Выждав, пока часовой скроется в темноте, Холин расстегивает сзади брезент и шепотом зовет:
- Иван!..
- Я, - слышится из-под тента тихий детский голос, и через мгновение маленькая фигурка, появившись из-под брезента, спрыгивает на землю.
- Здравствуй! - говорит мне мальчик, как только мы заходим в землянку,, и, улыбаясь, с неожиданным дружелюбием протягивает руку.
Он выглядит посвежевшим и поздоровевшим, щеки румянятся, Катасонов отряхивает с его полушубочка сенную труху, а Холин заботливо предлагает:
- Может, ляжешь, отдохнешь?
- Да ну! Полдня спал и опять отдыхать?
- Тогда достань нам чего-нибудь интересное, - говорит мне Холин. - Журнальчик там или еще что… Только с картинками!
Катасонов помогает мальчику раздеться, а я выкладываю на стол несколько номеров «Огонька», «Красноармейца» и «Фронтовых иллюстраций». Оказывается, что некоторые из журналов мальчик уже видел - он откладывает их в сторону.
Сегодня он неузнаваем: разговорчив, то и дело улыбается, смотрит на меня приветливо и обращается ко мне, как и к Холину и Катасонову, на «ты». И у меня к этому белоголовому мальчишке необычайно теплое чувство. Вспомнив; что у меня есть коробка леденцов, я, достав, открываю ее и ставлю перед ним, наливаю ему в кружку ряженки с шоколадной пенкой, затем подсаживаюсь рядом, и мы вместе смотрим журналы.
Тем временем Холин и Катасонов приносят из машины уже знакомый мне трофейный чемодан, объемистый узел, увязанный в плащ-палатку, два автомата и небольшой фанерный чемодан.
Засунув узел под нары, они усаживаются позади нас и разговаривают. Я слышу, как Холин вполголоса говорит Катасонову обо мне:
- …Ты бы послушал, как шпрехает - как фриц! Я его весной в переводчики вербовал, а он, видишь, уже батальоном командует…
Это было. В свое время Холин и подполковник Грязное, послушав, как я по приказанию комдива опрашивал пленных, уговаривали меня перейти в разведотдел переводчиком. Но я не захотел и ничуть не жалею: на разведывательную работу я пошел бы охотно, но только на оперативную, а не переводчиком.
Катасонов поправляет дрова и тихонько вздыхает:
- Ночь-то уж больно хороша!..
Он и Холин полушепотом разговаривают о предстоящем деле, и я узнаю, что подготавливали они вовсе не поиск. Мне становится ясно, что сегодня ночью Холин и Катасонов должны переправить мальчика через Днепр в тыл к немцам.
Для этого ими привезена малая надувная лодка «штурмовка», однако Катасонов уговаривает Холина взять плоскодонку у меня в батальоне. «Клевые тузики!» - шепчет он.
Вот черти - пронюхали! В батальоне пять рыбачьих плоскодонок - мы их возим с собой уже третий месяц. Причем, чтобы их не забрали в другие батальоны, где всего по одной лодке, я приказал маскировать их тщательно, на марше прятать под сено и в отчетности об имеющихся подсобных переправочных средствах указываю всего две лодки, а не пять.
Мальчик грызет леденцы и смотрит журналы. К разговору Холина и Катасонова он не прислушивается.
Просмотрев журналы, он откладывает один, где напечатан рассказ о разведчиках, и говорит мне:
- Вот это я прочту. Слушай, а патефона у тебя нет?
- Есть, но сломана пружина.
- Бедненько живешь, - замечает он и вдруг спрашивает: - А ушами ты можешь двигать?
- Ушами?.. Нет, не могу, - улыбаюсь я. - А что?
- А Холин может! - не без торжества сообщает он и оборачивается: - Холин, ну-ка покажи - ушами!
- Всегда - пожалуйста! - Холин с готовностью подскакивает и, став перед нами, шевелит ушными раковинами; лицо его при этом остается совершенно неподвижным.
Мальчик, довольный, торжествующе смотрит на меня.
- Можешь не огорчаться, - говорит мне Холин, - ушами двигать я тебя научу. Это успеется. А сейчас идем, покажешь нам лодки.
- А вы меня с собой возьмете? - неожиданно для самого себя спрашиваю я.
- Куда с собой?
- На тот берег.
- Видали, - кивает на меня Холин, - охотничек! А зачем тебе на тот берег?.. - И, смерив меня взглядом, словно оценивая, он спрашивает: - Ты плавать-то хоть умеешь?
- Как-нибудь! И гребу и плаваю.
- А плаваешь как - сверху вниз? по вертикали? - с самым серьезным видом интересуется Холин.
- Да уж, думаю, во всяком случае, не хуже тебя!
- Конкретнее. Днепр переплывешь?
- Раз пять, - говорю я. И это правда, если учесть, что я имею в виду плавание налегке в летнее время. - Свободно раз пять, туда и обратно!
- Силе-ен мужик! - неожиданно хохочет Холин, и они втроем смеются. Вернее, смеются Холин и мальчик, а Катасонов застенчиво улыбается.
Вдруг, сделавшись серьезным, Холин спрашивает:
- А ружьишком ты не балуешься?
- Иди ты!.. - раздражаюсь я, знакомый с подвохом подобного вопроса.
- Вот видите, - указывает на меня Холин, - завелся с пол-оборота! Никакой выдержки. Нервишки-то явно тряпичные, а просится на тот берег. Нет, парень, с тобой лучше не связываться!
- Тогда я лодку не дам.
- Ну, лодку-то мы и сами возьмем - что у нас, рук нет? А случ-чего позвоню комдиву, так ты ее на своем горбу к реке припрешь!
- Да будет вам, - вступается мальчик примиряюще. - Он и так даст. Ведь дашь? - заглядывая мне в глаза, спрашивает он.