– Что? Я тебя не слышу.
– Я сказал, gahn ayrial.
Мысли Кэролин неслись вихрем. Слова gahn ayrial переводились буквально как «отрицание страдания». Сама фраза смысла не имела – страдание существовало, достаточно было лишь оглянуться, – но то, как Дэвид ее произнес, означало, что он имел в виду название некоего навыка. Какая-то самоанестезия? Кэролин догадывалась, что Отец знает все о подобных вещах, и о том, как залечивать собственные раны, и об исцелении. Но этому он учит только Дэвида. С леденящим душу ужасом она поняла, что происходит. Если Маргарет знает про gahn ayrial, значит…
– Кто-то вышел за пределы своего каталога.
Юные библиотекари зашелестели, словно сухие листья.
– На самом деле я не виню Маргарет, – задумчиво продолжил Отец. – Ее занятия часто причиняют боль. Можно ли винить ее за то, что она жаждет облегчения? Нет. Не Маргарет. – Он постучал ногтем по зубам. – Тогда кого же?
– Меня, – прошептал Дэвид. – Это был я.
– Ты? – с насмешливым изумлением спросил Отец. – Ты? Ну надо же. Интересно. Ответь мне, Дэвид, почему, как ты думаешь, я сам не научил Маргарет gahn ayrial?
– Я… я не знаю.
– Потому что я не хотел, чтобы она им владела! – прогремел Отец. Они отшатнулись – все, кроме Дэвида. Он был любимчиком Отца – и знал это. – И все же… раз уж ты решил обучать искусству gahn ayrial, значит, сам овладел им. Я не знал, что ты так далеко продвинулся в своих занятиях. Признаю, я впечатлен. – Он взмахнул рукой. – Идемте со мной.
Они подчинились, боясь ослушаться. Вместе проследовали за Отцом и Дэвидом по главной улице, мимо домов мертвецов, и как же Кэролин хотелось тоже умереть. Она никогда не видела Отца в такой ярости. Их ждало что-то очень плохое. Они перешли шоссе и поднялись по грубым земляным ступеням.
Там, на поляне на вершине холма, стоял Отцовский гриль для барбекю. Кэролин помнила, что он существует, но никогда особо не задумывалась о нем. Это была полая бронзовая фигура коровы – или, скорее, быка. В натуральную величину, из желтоватого металла толщиной около полудюйма. Когда Отец изображал из себя американца, он держал ее на заднем дворе. Иногда, на городских пикниках, он готовил в ней «гамбургеры» или свинину. Тогда он казался вполне нормальным. Она смутно помнила, как люди – возможно, ее родители? – обсуждали экстравагантный гриль, но не придавали ему особого значения.
Вскоре после того как Отец забрал их к себе, он приказал перенести гриль на холм. Кэролин не знала причину, но, очевидно, она имелась. Гриль был феноменально тяжелым. Мертвые собрались вокруг него и дружно толкали, потея и напрягаясь под летним солнцем. Гриль продвигался на несколько медленных, болезненных дюймов за раз, копыта прореза́ли борозды в траве. Чтобы переместить его, потребовалось несколько дней и не меньше двух оживлений.
Теперь, когда Кэролин глядела на него впервые за долгие годы, в ее голове билась лишь одна мысль: Ну конечно же. Эта штука. У нее гриль ассоциировался преимущественно с праздниками из детства, гамбургерами и барбекю. Сандвичи со свининой были особенно хороши.
Потом всплыло не столь приятное воспоминание. На самом деле, в последний раз я видела его на пиру в честь моего возвращения. Она вспомнила, как открылась раскаленная заслонка в боку быка, как наружу вырвался густой дым гикори. Вспомнила, как подавила крик, когда дым рассеялся, и она разглядела мясо внутри, узнала изящный изгиб крестца Аши, увидела уставившуюся на нее отрезанную голову Иши, освежеванную и слепую. Возможно, тот момент и был ее личным uzan-iya. Да, подумала она, вероятно, так и было. До тех пор я испытывала шок.
Ей также пришло в голову, что в быке можно готовить не только свинину. Кэролин посмотрела на Дэвида. Очевидно, он подумал о том же. Он смотрел на быка широко распахнутыми, полными ужаса глазами.
Но Дэвид был храбрым. Он взял себя в руки и улыбнулся Отцу.
– Ну ладно, – сказал он, – я сожалею. Больше я так не поступлю. Я не имел в виду ничего плохого. – Он просто тянул время, как иногда делали они все.
Отец подошел к быку и распахнул заслонку. Снаружи была полированная бронза – мертвецы натирали ее до блеска, – но внутри зияла чернота. Дэвид, мальчик не старше тринадцати лет, поднял руки, признавая поражение. Отец указал внутрь быка. Дэвид не упал не колени, но задрожал.
– Нет. Только не это.
Отец вздернул брови, ожидая продолжения, но Дэвид умолк.
Ненависть Кэролин к Дэвиду уступала только ее ненависти к Отцу, но в тот момент она была близка к тому, чтобы испытать жалость. Выражение его глаз, когда он забирался в быка, напомнило ей еще одну атульскую фразу: wazin nyata, мгновение, когда умирает последняя надежда.