Один из барменов, мрачный тощий тип в облегающих джинсах, отличающийся церемонными манерами, добрел до входной двери и выглянул на улицу — антиреклама, способная отбить охоту выпить у любого потенциального пьяницы.
— Дождь начинается, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и направился обратно в бар.
Спустя минуту-другую в паб торопливо, с весьма респектабельным видом — и, разумеется, с зонтиком, — вошел Джеймс. Он только что закончил прием больных.
— У тебя усталый вид, — сказал он. — Думаю, дело в переизбытке содомии.
А потом, словно во время приема у себя в кабинете, взял со столика мою бутылку «Гиннесса» и добавил:
— Рекомендую это тонизирующее средство два раза в день и полный покой. Скоро мы снова поставим тебя на ноги.
Видеть Джеймса было очень приятно, хотя и он выглядел (как и подобает самоотверженному человеку) усталым. Я не сказал ни слова по этому поводу, ибо из-за переутомления и неоправданно длительных периодов работы по вызову он выглядел еще и старше своих лет. Взяв себе выпивку, он сел рядом со мной, и я провел рукой по его голове, облысевшей уже почти до затылка. Он улыбнулся и чмокнул меня в щеку.
— Как там больные? — спросил я.
— О, прекрасно! — сказал он.
— Что-нибудь интересное?
Нашей излюбленной темой были странные вещи, которые люди вытворяют и говорят на приеме у врача.
— Ничего особенного. Снова приходила та женщина с каменной болезнью. А сегодня утром у меня был парень с гигантской елдой.
Джеймс был одержим страстью к большим хуям, многие из которых, по-видимому, проходили через его руки на работе — правда, в личной жизни их ему, по-моему, явно недоставало.
— Какого размера? — спросил я.
— О-о-о… — Джеймс развел руки в стороны, как рыбак. — Причем в висячем положении. Увы, мальчишка просто несносен. Судя по всему, он решил, будто с членом у него что-то неладно — вот я и направил его в клинику.
Он отхлебнул большой глоток пива.
— И все же хуй потрясающий, — с тоской добавил он.
Я фыркнул от смеха.
— Наверно, ты бы гордился мною на днях, — сказал я, — когда я совершил по-настоящему геройский поступок и спас жизнь одному педику-пэру.
И я рассказал о происшествии в сортире в Кенсингтон-Гарденз[8].
— И всё благодаря тебе, дорогой, — сказал я. — Я вспомнил, чем ты занимаешься в поездах.
— Восхищаюсь и горжусь, — сказал Джеймс. — Но член палаты лордов… Как по-твоему, это был барон или кто-нибудь повыше рангом?
— Думаю, барон, — сказал я — и с глупой улыбкой продолжил: — Да и вряд ли хоть один виконт стал бы шляться по туалетам…
— Да, пока еще вряд ли, — ядовито заметил Джеймс. — Он что, после этого объявлялся?
— Нет. Просто, когда подъехала «скорая», какой-то прохожий принялся суетиться и кричать: «Боже мой, милорд!» — и всё такое прочее. Похоже, мы так и не узнаем, кто это был. — Я посмотрел на Джеймса. — Но подумать только, ведь ты этим занимаешься постоянно! Господи, какое чудесное чувство я потом испытал…
— Да. А потом, когда с этим свыкнешься, начинаешь сомневаться, стоит ли вообще когда-нибудь возвращаться к этому занятию. А как там твой мальчик? Думаю, лучше бы тебе рассказать.
Джеймсу уже наверняка надоело слушать, как я целыми часами безжалостно, во всех подробностях, вспоминаю о своих сексуальных похождениях. Зачастую, стоило мне сказать, что «вчера вечером я познакомился с одним чертовски привлекательным парнем», как он отвечал: «Спасибо, но я и слышать об этом не желаю», — хотя это ни разу не стало помехой по крайней мере для краткого обзора главных событий. Эта установившаяся практика уже превратилась в шутку, однако за ней крылись все подавляемые Джеймсом чувства, неразгаданные тайны его личной жизни. К тому же профессия врача заставляла его осторожничать и вдобавок наделяла чем-то вроде полномочий на отсутствие склонности к авантюризму. И хотя я знал, что в свое время Джеймс отдал дань увлечениям юности, сам он никогда об этом не упоминал, дабы эти отдельные факты — казавшиеся мне исключительными, — можно было истолковывать как характерные для насыщенной половой жизни. В общем, он вел себя так, что ему невозможно было задать ни одного прямого вопроса.
— Ну что тут сказать? — ответил я наконец. — Только одно: полнейшее блаженство, нескончаемая ебля, засосы да отсосы.