Пойти за ним сразу — поступок банальный. Еще минуту я болтал ногами в воде. А в это время ко мне приближалась чья-то голова — большая, стариковская. Она не погружалась в воду, но розоватые защитные очки и белая резиновая шапочка придавали ей зловещую безликость. Голова двигалась вперед черепашьим темпом, и каждый раз как она дергалась и из воды показывались нескладные бледно-матовые плечи, становилось ясно, что человек вяло шевелит руками и вхолостую дрыгает ногами. Оказавшись совсем рядом, голова на несколько секунд полностью скрылась под водой, потом вновь появилась на поверхности, застыла на месте, и, пыхтя и пошатываясь, во весь рост выпрямился мокрый тучный старик со слабой гладкой грудью. Еще не вынырнув, он явно смотрел прямо на меня — и продолжал смотреть сейчас. Когда он сдвинул очки на лоб, я окончательно убедился, что это его светлость.
Снедаемый любопытством, я не сразу удивился тому, что старик решился выйти из дома и заняться плаванием всего через десять дней после временной остановки сердца. А с другой стороны, поскольку в нем было нечто не совсем нормальное, я предположил, что все проявления его чувств будут непредсказуемы и несовместимы друг с другом. Старик пристально смотрел на меня — или сквозь меня, — а я растерянно молчал, задавая себе вопрос, насколько он способен узнавать людей. Он вообще меня не узнает, подумал я; просто смотрит на привлекательного молодого человека; вряд ли он в силах меня вспомнить. Словно в подтверждение моих догадок, он и сам вдруг, видимо, растерялся, в один миг перестал что-либо соображать и, повернувшись, медленно двинулся к ступенькам в углу бассейна. Найджел, спасатель, лишь на мгновение оторвался от книжки и поднял голову, когда старикан, с трудом выбравшись из воды, тяжелым, неуверенным шагом направился к лестнице. В ожидании, когда он поднимется, я уже представлял себе очередной инцидент, подобный случаю в уборной парка Кенсингтон-Гарденз.
В душевой было оживленно — все мылись перед уходом. Когда я вошел, как раз произошло очередное резкое, непредсказуемое колебание температуры воды, и голые мужчины с кошачьим визгом шарахались от обжигающе горячих струй. Люди судорожно крутили краны, душевая наполнялась паром, и фоном ему служил вакхический розовый цвет — тела англосаксов розовели от почти нестерпимой жары. Разгоряченный после тренировки, я встал под чуть теплый душ и обратил внимание на необычайное разнообразие физического состояния мужчин, совершающих затянувшийся обратный переход в мир чистых, одетых людей.
Его светлость, недовольный температурой своего душа, предпринимал слабые попытки ее отрегулировать. Вид у него был грустный, резиновая шапочка, которую он так и не снял, подчеркивала младенческую белизну тела. Он переминался с ноги на ногу и озирался вокруг, чуть приоткрыв рот и на английский манер обнажив нижние зубы. Под пухлым животом на нем уныло болтались купальные трусы в полоску. Мне показалось, что я уже не раз видел его здесь, но — настолько избирательным было мое зрение — не обращал на него ни малейшего внимания до тех пор, пока он вдруг не упал у меня на глазах и ему не потребовалась помощь.
И вот он случайно попал на один из классических сеансов сухостоя: по обе стороны от него и в другом конце душевой трое гомиков выставили напоказ горизонтально торчащие члены и время от времени, едва заметно переглядываясь, поворачивались, то ли скрывая эрекцию, то ли ею хвастая. Старик не проявлял интереса к этому зрелищу, вероятно, зная по долгому опыту, что оно редко имеет смысл и к чему-нибудь приводит и что люди попросту не в силах противиться кратковременному влиянию тепличных условий, созданных в душевой. За считанные секунды сухостой мог бы по цепочке передаться всем с шутовской безупречностью одного из номеров Базби Баркли[11].
Мне хотелось посмотреть, как всё это подействует на Фила, который тщательно, разве что чересчур энергично, мылся. Он украдкой наблюдал за происходящим, однако его собственный ничем не примечательный кончик не шевелился. Напротив меня грациозно мыли голову двое киприотов — старые друзья, оба с пышными усами и развитой мускулатурой, придававшей их фигурам прямоугольную форму. Они громко, без опаски переговаривались по-гречески. А в другом конце душевой похотливо выпячивали задницы несколько менее приметных типов, пришедших просто принять душ.
Быстро помывшись, я вышел вслед за его светлостью в предбанник. Полотенце у него было старое, из грубой серой ткани, не раз побывавшее в прачечной. Старик скомкал его и стал прикладывать к лицу и телу, дыша с присвистом, в котором, казалось, вот-вот послышится какая-нибудь популярная моцартовская мелодия. Я вытерся, беспокойно расхаживая взад и вперед, потом узлом закрепил полотенце на бедрах на манер полинезийской юбки и наконец, не удержавшись, подошел к старику, попытался привлечь его внимание и спросил:
11
Базби Баркли (1895–1976) — хореограф, постановщик многих знаменитых американских мюзиклов.