— Лорд Б., - негромко, задумчиво произнес он.
— Лорд Б., как ты его называешь. Ты что-нибудь знал об этом? Картина, конечно, чрезвычайно запутанная и чертовски неприятная. Судя по всему, лорд Б., еще не став лордом, добился такого успеха в борьбе с гомиками, что его тут же перебросили в верхнюю палату. Только благодаря этому он и сделал карьеру. — Мы смотрели друг другу в глаза. — Разумеется, выяснилось, что в тюрьме Чарльз познакомился с Биллом Хокинзом, который отбывал свой вышеупомянутый срок за то, что был влюблен в подростка. Не приходится и говорить, что в то время он и сам был подростком. В связи с этим упоминаются и многие другие люди, тоже мои знакомые. Ужасает то, что все эти проблемы навалились на меня разом. А ведь мы и сами еще, в сущности, дети, — раздраженно добавил я.
Джеймс счел, что он вправе употребить профессиональную терминологию.
— По-моему, если такие болезни долго прогрессируют, то неприятные симптомы остаются и после выздоровления. Остаются оспины, — уточнил он тем же метафорическим языком семнадцатого века.
Я уговорил его поставить какую-то более жизнеутверждающую музыку, что-то грациозное, спокойное из Гайдна, и искусственно перевел разговор на более общие темы. Мы от начала до конца посмотрели по телевизору скучную комедию. И лишь когда мы улеглись в постель, а от выпитого у меня уже пересохло в горле и закружилась голова, я вернулся к прерванному разговору.
— Главное — мы ничего не знали, — пробормотал я. — Всё это просто в голове не укладывается.
— Тебе не кажется, — спросил Джеймс, — что для каждого человека эпоха, непосредственно предшествовавшая его рождению, представляет собой своего рода белое пятно? Человек знает что-то о Второй мировой войне, наверно, что-то о Суэцком кризисе, но вот чем на самом деле занимались люди в те годы… Период перед появлением человека на свет — это, с его точки зрения, время бессмысленных, немотивированных поступков. К примеру, что ты знаешь о собственных родственниках? Это же такие скрытные существа, что мне трудно с ними общаться.
Я почувствовал, как его вставший член — дурацкий символ минувшего дня — тычется мне в бедро, и стал безропотно ждать, когда его руки скользнут вниз, к моему собственному стоячему органу. Ощущение было довольно странное: лаская меня, он, казалось, инстинктивно пытался нащупать другие симптомы, посредством легкого надавливания обнаружить заболевание почек или опухоль железы. Так же привередлив он был и тогда, когда достиг своей цели.
Я перевернулся на живот, а Джеймс негромко, комично вздохнул и, слегка коснувшись своим лбом моего, стал слушать мой рассказ о том, что произошло в метро, прямо у меня на глазах, когда я ехал к нему. Ничего особенного не случилось, однако увиденная картина подействовала на меня успокаивающе, ибо не имела никакого отношения к моему душевному смятению, к тому же была удивительно невинной и естественной. В толпе пассажиров, вошедших в вагон на станции «Тоттнем-Корт-роуд», были чернокожие супруги с ребенком. Они заняли два места напротив, у стеклянной перегородки, и мы с мужчиной — так же, как незадолго до этого с Габриелем, — столкнулись коленями. Я подвинулся, чтобы ему было удобнее сидеть; он лишь из вежливости взглянул на меня и больше не проявлял ко мне никакого интереса — а я почти не обращал внимания на него. Его жена держала совсем маленького апатичного ребенка на руках; несмотря на жару, малыш был одет в стеганый комбинезончик, правда, с откинутым капюшоном. Мысли мои разбредались, но я заметил, как муж, человек лет тридцати, наклонился над открытым, безукоризненно красивым личиком младенца и улыбнулся ему — просто от удовольствия, преисполнившись любви. Прикоснувшись кончиками пальцев к своим губам, окаймленным усиками и бородкой, он протянул руку и нежно потеребил редкие волосы малыша, почти целиком обхватив пятерней его поникшую головку. Другую руку мужчина держал на коленях, и я не сразу догадался, что он закрывает и ласкает ею — вот именно — вставший под приличными серыми брюками конец. В возбуждение я от этого не пришел; но почувствовал ли я свою неполноценность — хотя бы на мгновение — при виде отца, так страстно любящего своего ребенка? Мне кажется, почувствовал.
Напоследок, перед сном, мы шепотом поговорили об обвинении, предъявленном Джеймсу, хотя его пугало мое намерение пойти на хитрость, чтобы не только помочь ему избежать наказания, но и сбить спесь с Колина. Наутро после ареста Джеймс заявил судье-магистрату о своей невиновности и таким образом выиграл время: слушание дела отложили. У него был хороший адвокат — один из пациентов, живших в фешенебельном районе близ Холланд-Парка; и сам будучи голубым, он умел воевать в суде и знал, чем чреваты поражения в подобных войнах. Мы понятия не имели, стоит ли рассчитывать на то, что суд примет произведения искусства в качестве доказательства, и вдобавок сомневались, что фотографии Стейнза признают произведениями искусства. Да и вся эта затея представлялась сомнительной. Я уснул, и мне приснилось, будто у Стейнза конфисковали все снимки, а его посадили в тюрьму. Перед рассветом я проснулся от жажды и головной боли, пребывая в полной растерянности. Я решил, что в случае необходимости, если это понадобится для спасения Джеймса, дам на суде показания относительно того, чем мы с Колином занимались, и таким образом, возможно, хоть что-то — пусть даже опосредованно, символически — сделаю для Чарльза, да и для других жертв лорда Б. Мною овладело самое гнетущее чувство — чувство, что впереди меня ждет некое серьезное испытание.