Лорд Нантвич сидел в дальнем конце комнаты, перед одним из окон, выходивших в маленький, невзрачный садик клуба. В этой обстановке — в отличие от той, в которой я видел старика в прошлый раз — он производил впечатление чуть ли не человека средних лет, здорового и розовощекого. Я медленно, смущенно подошел и все же добрался до его кресла раньше, чем он остановил на мне взгляд, блуждавший между карнизом и раскрытой на коленях книжкой.
— А-а… — сказал он.
— Чарльз?
— Мой дорогой… Уильям… вот те на, боже мой! — Он наклонился вперед и протянул руку — левую, — но встать даже не попытался. Мы обменялись нетрадиционным рукопожатием. — Переверните вон ту пень-колоду.
Я в нерешительности оглянулся вокруг, но по жестикуляции старика понял, что речь идет о кресле у него за спиной. Подкатив и повернув кресло так, чтобы сесть вполоборота к лорду Нантвичу, я опустился на сиденье, и оно тут же поглотило меня, сведя на нет всю элегантность моего движения.
— Удобно все-таки, — одобрительно сказал старик. — Даже очень удобно.
Я с трудом подвинулся и взгромоздился на передний брусок сиденья, усевшись более чинно — и беспокойно.
— Вам, наверно, до смерти хочется выпить глоточек. Господи! Уже без четверти час. — Он поднял правую руку, подал знак, и смахивающий на дряхлого юношу стюард в белой куртке подкатил к нам столик. — Мне еще глоточек, Перси. И моему гостю… Что вам, Уильям?
Я смутно почувствовал, что меня вынуждают выбрать херес, однако пожалел о своем выборе, когда увидел эту полупрозрачную вязкую жидкость и когда глоточек лорда Нантвича оказался большим стаканом почти чистого джина. Перси услужливо налил обе порции, записал сумму долга в блокнотик и покатил столик прочь, буркнув «Благодарю вас, милорд» и проглотив при этом слова благодарности так, что их едва было слышно. Я решил, что ему наверняка многое известно об этих старых чудаках и что за его безмятежным — а может, и накрашенным — лицом наверняка кроются весьма циничные мысли.
— Ну, Уильям, ваше очень крепкое здоровье! — Нантвич поднял стакан, почти поднеся его ко рту. — Впрочем, надеюсь, оно и так отнюдь не скверное, да?
— Ваше несокрушимо крепкое здоровье, — ответил я, сумев пропустить мимо ушей лишь вопрос, в котором сквозил неуместный интерес к тому, что произошло между нами. Правда при этом я в известной мере гордился своим поступком и, как всякий британец, нуждался в похвале — но в похвале молчаливой.
— Боже мой, надо же так познакомиться! Впрочем, я о вас ничего не знаю, — добавил он так, словно в какой-то степени мог подвергаться опасности — хотя на сей раз лишь в нравственном отношении.
— Ну, а я ничего не знаю о вас, — поспешно успокоил его я.
— Неужели вы даже не пытались найти мое имя в справочнике?
— По-моему, такого справочника у меня нет.
Мой отец, подумал я, принялся бы искать его имя немедленно — и в «Дебретте»[16], и в «Кто есть кто»[17]. Эти тома в его кабинете сами раскрывались на фамилии Беквит, как будто отец то и дело справлялся о заслугах, которые мог бы позабыть — или столь выдающихся, что в них было трудно поверить.
— Ну и чудесно, — заявил Нантвич. — Нам еще предстоит всё выяснить. А это страшно интересно. Такому старому шалтаю-болтаю, каким, увы, стал ваш покорный слуга, нечасто предоставляется возможность попробовать свести дружбу с совершенно незнакомым человеком.
Он отпил глоток джина, тут же поделившись неким наблюдением со стаканом. Мне с трудом удалось расслышать нечто вроде «К тому же с таким забавным».
— А все-таки здесь очень мило, — заметил он, вновь неожиданно переменив тему.
— Гм-гм, — чуть было не согласился я. — А вон там интересная картина.
Я кивком показал на большое полотно — на мифологический, как надеялся, сюжет. Всё, кроме переднего плана, было скрыто во мраке приблизительно двухвекового равнодушия. Видны были только крупные обнаженные фигуры с венками на головах.