Рыцарь вскипел.
– Ну и что? А разве моя матушка до этого не была ему законной женой?
– Сир, ваша матушка скончалась. Это произошло спустя полтора года после того, как ее супруг выступил в числе тысячи славных дворян во Второй великий поход против неверных.
– Что с того, Гильом?
– Сир! Неловко повторять, но графиня Изабелла, мир праху ее, отдала Богу душу, пытаясь родить дитя, которое оказалось для нее слишком большим. А дети, позвольте заметить, не рождаются спустя полтора года после ночи, проведенной на ложе с законным супругом. Науке такие случаи неизвестны. Правда, ученые мужи говорят, что на Востоке водятся огромные ходячие горы. Их уши напоминают хоругви, а зубы торчат изо рта на четыре локтя. Между зубов у них растет огромная мягкая рука без костей, и называют этих диковинных существ элефантами… Так вот, элефанты вынашивают плод долгих четыре года, потому что детенышу надо набрать силы еще в утробе матери…
– Что ты мне голову морочишь, пес? – вскричал рыцарь.
– Я хочу сказать, сир, что вовсе не та особа, чье имя вы не желаете произносить и даже слышать, была потаскухой…
– Закрой свой гнусный рот, старик – или я набью его землей. Но прежде я отрежу твои поганые уши и нос!
– Мой господин! За то время, что мы добирались сюда, вы угрожали сделать это столь часто, что будь я хоть с головы до ног покрыт ушами, все равно стал бы уже гладко оструган, как полено, из которого столяр режет ножку для стула. К тому же – ваш верный пес Гильом Каль, лишенный слуховых приборов, коими снабдила его природа, никогда больше не смог бы услышать ваш сладчайший голос.
Рыцарь усмехнулся.
– Хорошо! Я отрежу твой хитрый лживый язык, дурень Гильом! Чтобы ты не смел больше вести хулительные речи о моей матушке, графине Изабелле де Ферран.
– Сир! Вам могло неверно показаться, что я непочтителен к памяти вашей достойной матери, но, поверьте, сир, это не так! Я лишь излагаю точку зрения вашего отца, графа Филиппа де Феррана, которую сам почитаю глубоко ошибочной. Коли я принял бы его сторону, я бы остался у него в услужении и был бы, наверное, воспитателем нынешнего хозяина родового замка Ферранов, кавалера де…
– Довольно! – сухо сказал рыцарь. – Ты сказал не более, чем думал. Прости мне мою горячность. Наверное, я зря жалуюсь на судьбу. Ведь мне досталось не такое уж плохое наследство. Букефаль, доспехи, четыреста золотых в кошеле, расшитом руками покойной матушки, да еще жалкий ворчливый пес, чьи зубы поредели от старости.
– Сир, – седоволосый склонился в почтительном поклоне, – мои зубы знали мясо и кровь врагов рода де Ферранов.
Рыцарь понял, что зашел далеко.
– Не таи зла, старик! Посмотри лучше, что ждет нас впереди, – он указал рукой в тяжелой кольчужной перчатке на две одинаковых горы, высившихся вдали.
– Эти горы подобны сладчайшим персям юной девы, ожидающей в томлении своего господина, – с улыбкой сказал Гильом Каль.
– Ну так и положим на них хозяйские длани! – воскликнул рыцарь, трепля уши своего коня. – Вперед, Букефаль! – он тронул шпорами жеребца, и тот взял с места размашистой рысью.
– Видит Бог, от девства я не жду ничего хорошего, – пробормотал седоволосый. – По мне лучше грешные трактирщицы да смазливые кухарки с дитем в подоле. А уж хозяйская кружевница Бьянка, прости Господи! Вот была искусница! Покойный господин Филипп не зря жаловал ее прелести! А верным псам достаются самые жирные куски с барского стола… – он вздохнул, вспоминая лучшие времена, и тронул поводья. – Вперед, Красотка! Негоже нам идти против природы: не ты должна бегать за крупом Букефаля, а он – за твоим.
На этом месте сон оборвался сдавленным криком. Его же собственным криком. Оскар долго не мог понять, что именно его встревожило. Что? Ведь была какая-то причина?
Да, это был тот самый рыцарь. Теперь картинка показала еще один кусок – видимо, начальный. Но что в нем было необычного? Страшного? Как-то связанного с событиями пятилетней давности?
Он присел на край кровати и закурил, стряхивая пепел прямо на пол. Все равно ему не уснуть до рассвета. А с рассветом он начнет что-нибудь делать. Убираться, например. Почему бы не устроить сегодня генеральную уборку? Почему бы не перестирать все грязное белье, сваленное кучей в углу ванной? Почему бы не отжаться двести раз подряд?
Почему не сделать что-то такое, что заставило бы хоть ненадолго забыть о том смутном чувстве тревоги, преследовавшем его последние дни?