Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.
Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…
Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще – ИЗБРАН.
И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…
Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…
Пинт не понимал, почему его так тревожит этот сон, повторяющийся во всех деталях с пугающим постоянством. Что заставляло его просыпаться? Что было страшного в этой картинке без начала и конца? Почему ему не давали покоя эти несколько страниц, словно вырванных из романа Вальтера Скотта?
Разве его волновала судьба отступника? Разве он не знал, что это – последний рассвет в жизни неизвестного рыцаря? Разве не знал, что дерзкий хулитель Всевышнего не доживет до заката?
Нет, его совершенно не трогала участь бывшего крестоносца. Просто этот сон тревожил его, вот и все.
Прошло пять лет с того дня, как Пинт покинул Горную Долину. Целых пять лет. Сколько ни старался, он так и не смог найти ни Тамбовцева, ни мать и сына Баженовых, он не увидел больше Лену Воронцову и никогда не вернулся в этот маленький город, отмеченный проклятием.
Сначала он думал, что гибель целого городка не может пройти незамеченной. Вернувшись в Александрийск, он каждое утро бежал к киоску и жадно прочитывал все газеты: от корки до корки. Но нигде не было даже упоминания о Горной Долине и постигшей ее судьбе.
Год спустя, так и не дождавшись никакого отклика, Пинт набрался смелости и приехал в Ковель. Но на все его вопросы: "Как мне добраться в Горную Долину?" люди только пожимали плечами и старались поскорее уйти. С автовокзала не ходил ни один автобус в том направлении. Он вошел в здание и долго искал на схеме знакомое название. В одном месте схема была тщательно замазана свежей белой краской, но, может быть, замазывали трещину? Он не знал.
Тогда он попытался добраться в погибший городок самостоятельно: договорился с частником, но тот, лишь услышав пункт назначения, покачал головой: "Не знаю. Не поеду".
Город словно стерли с лица земли. И не только с лица земли: будто кто-то старался стереть его из памяти.
Пинт ни с чем вернулся в Александрийск. Он бы и сам давно уже забыл, что случилось в ТОМ августе; вычеркнул из памяти, разодрал в клочья пугающие воспоминания, но не мог. Из-за тетради.
С ним всегда была черная тетрадь в кожаном переплете, скрепленном черным кожаным шнурком. Он берег сверток, как зеницу ока. Потому что (пусть не по своей воле) отныне стал КНИЖНИКОМ, и эта тетрадь несла в себе какую-то страшную тайну, которую он должен был сохранить и передать. Какую – Пинт не знал; он боялся развернуть сверток. Боялся заглянуть на голубоватые страницы и увидеть россыпь непонятных значков, похожих на птичьи следы, оставленные на снегу.
Он сильно изменился за последние пять лет. Виски его покрыла седина, которая была бы еще заметнее, будь Пинт брюнетом. Но на фоне светлых рыжеватых волос седина не так бросалась в глаза. Лицо избороздили морщины, и он выглядел значительно старше своих тридцати пяти. Но самое страшное – Пинт больше не чувствовал того огонька, который мерцает в каждой живой душе. Оскар будто выгорел изнутри. Жизнь его остановилась – и вместе с тем она продолжала стремительно лететь. Он и не заметил, как прошли эти пять лет; канули в пустоту. И, сколько он ни пытался вспомнить, чем занимался все это время, чего добился и в чем преуспел, не мог вспомнить ничего. Пустота. Черная пугающая пустота гналась за ним по пятам и пожирала каждый прожитый день. Возможно, это было не так уж и плохо – потому что прошлое его было полно кошмаров.