Двор со всех сторон замыкало многоэтажное здание с рядами одинаковых окон. Больше всего оно походило на больницу, и это впечатление еще усилилось, когда навстречу нашим сторожам из дверей здания вышли новые лица. На них были белые халаты и маленькие шапочки, как у наших санитаров. Но это были обезьяны.
Да, все они оказались обезьянами, гориллами или шимпанзе! И вместе со сторожами они принялись разгружать фургоны. Пленников по одному вытаскивали из клеток, засовывали в большие мешки и уносили в здание. Я не стал сопротивляться, и вскоре две огромные гориллы в белых халатах сунули меня в мешок. Потом меня долго куда-то несли: мне казалось, что мы поднимаемся по лестнице, движемся по бесконечным коридорам. Наконец меня бесцеремонно вытряхнули из мешка и сунули в другую клетку, на сей раз укрепленную неподвижно, с соломенной подстилкой на полу и… одиночную. Горилла-санитар тщательно заперла дверь клетки на замок.
Помещение, в котором я очутился, представляло собой вытянутый зал с множеством таких же клеток вдоль стен и длинным проходом между ними. Почти все клетки были заполнены; одни — моими друзьями по несчастью, другие — мужчинами и женщинами, которые находились здесь, видимо, уже давно. Этих пленников можно было отличить по вялому и как бы отрешенному виду. Они равнодушно встречали вновь прибывших и едва удостаивали взглядом какого-нибудь несчастного, когда тот разражался жалобными стенаниями. Кроме того, я заметил, что новичков всех разместили поодиночке, в то время как старожилы, как правило, жили парами. Высунувшись, насколько можно было, между прутьями решетки, я увидел в конце прохода еще одну большую клетку, со множеством детей. В отличие от взрослых малыши реагировали на наше прибытие довольно бурно. Они размахивали руками, толкались, суетились, делали вид, что хотят сломать решетку, и верещали вовсю, как маленькие обезьянки-забияки.
Две гориллы появились снова с очередным мешком. Из него на свет божий вывалилась красавица Нова. Ее поместили в клетке напротив — это меня хоть немного утешило. Однако Нова была в ярости и выражала недовольство на свой лад, стараясь оцарапать горилл или укусить. Когда же ее все-таки заперли в клетке, она, скрежеща зубами, принялась трясти решетку, испуская такое жуткое улюлюканье, что сердце разрывалось. Лишь через некоторое время Нова заметила меня и замерла, вытянув шею, как удивленный зверек. Я осторожно улыбнулся ей, помахал рукой. И когда она неловко попыталась повторить этот жест, душа моя возликовала!
Меня отвлекло возвращение двух горилл в белых халатах. Очевидно, разгрузка закончилась, поскольку они никого больше не принесли. Зато теперь они катили перед собой тележку с едой и ведерками воды. Раздача пищи сразу успокоила пленников.
Вскоре очередь дошла до меня. Пока одна из горилл стояла на страже, другая вошла в клетку и поставила передо мной миску с кашей, ведерко с водой и положила рядом несколько плодов. У меня уже созрело решение любой ценой установить контакт с обезьянами, которые, по-видимому, были единственными мыслящими и разумными существами на этой планете. Горилла, принесшая мне еду, выглядела довольно добродушной. Видя, что я держусь спокойно, она даже потрепала меня по плечу. Я посмотрел ей прямо в глаза, затем поднес руку к груди и вежливо поклонился. Подняв голову, я увидел, что горилла поражена. Тогда я ей улыбнулся, стараясь вложить в улыбку всю мою душу. Горилла уже собиралась уйти, но тут она замерла на месте, вскрикнув от удивления. Наконец-то меня заметили! Чтобы закрепить успех и продемонстрировать все мои способности, я довольно глупо произнес первое, что мне пришло на ум:
— Как поживаете? Я человек с Земли. Это очень далеко отсюда.
Смысл не имел значения. Достаточно было просто говорить, чтобы обезьяны поняли, с кем имеют дело. И я достиг своей цели. Наверное, никогда ни у одной обезьяны еще не было такой обалделой от удивления морды! Горилла и ее напарник замерли с разинутыми ртами, боясь вздохнуть. Наконец они торопливо заговорили о чем-то вполголоса, однако их короткое совещание привело к совершенно неожиданным результатам. Подозрительно поглядев на меня, горилла быстро выскочила из клетки и заперла дверь с особой тщательностью. Затем обезьяны переглянулись между собой и вдруг залились безудержным хохотом. По-видимому, я действительно представлял собой явление уникальное, потому что они долго не могли успокоиться. От смеха у них слезы выступили на глазах, а одна горилла вынуждена была даже поставить на пол котел с кашей и полезть в карман за платком.
Обида и разочарование настолько ослепили меня, что я едва не взбесился. В слепой ярости я не хуже людей Сороры тряс прутья решетки, скалил зубы и поносил обезьян на всех известных мне языках последними словами. А когда мой запас ругательств иссяк, я продолжал рычать и визжать, выкрикивая нечто совершенно нечленораздельное, но тут уж гориллы только презрительно пожали плечами.
Впрочем, мне все-таки удалось обратить на себя внимание. Прежде чем удалиться, гориллы несколько раз оглядывались и внимательно ко мне присматривались. Наконец, когда силы мои иссякли и я успокоился, одна из горилл вынула из кармана блокнот и что-то записала, Предварительно взглянув на укрепленную на моей клетке табличку, очевидно с моим номером.
Гориллы ушли. Пленники, встревоженные моим припадком ярости, успокоились и снова принялись за еду. Мне тоже оставалось только поесть да лечь спать, ожидая более благоприятной возможности обнаружить свою благородную человеческую сущность. Покончив все с той же крупяной кашицей, я принялся за сочные плоды. В клетке напротив Нова временами переставала жевать и исподтишка поглядывала в мою сторону.
13
До конца дня нас больше не беспокоили. Вечером, после второй кормежки, гориллы ушли, погасив за собой свет. Эту ночь я почти не спал, и не потому, что подстилка была жестка — толстый слой соломы представлял собой довольно удобное ложе, — а потому, что без конца строил планы, как мне установить контакт с обезьянами, как с ними договориться. Я дал себе слово, что больше не поддамся слепой ярости, а буду с неустанным терпением подстерегать малейшую возможность проявить свой разум. Гориллы-сторожа, по-видимому, были ограниченными типами из низшего персонала; они, разумеется, не могли оценить и правильно истолковать мои намерения, но ведь есть же, наверное, и другие, более культурные обезьяны!
Утром я убедился, что не ошибся в своих предположениях. Я не спал уже более часа. Большинство пленников безостановочно кружило по своим клеткам, как некоторые звери в неволе. Я вдруг осознал, что инстинктивно веду себя точно так же, и был этим глубоко огорчен. Тогда я заставил себя сесть перед решеткой и принять как можно более осмысленную позу задумавшегося человека. В этот момент дверь отворилась и в проходе в сопровождении горилл-сторожей показалась самка-шимпанзе. По тому, как сторожа лебезили перед ней, я сразу понял, что она занимает здесь достаточно высокое положение.
Сторожа, несомненно, доложили обо мне, потому что, едва войдя в зал, шимпанзе о чем-то спросила их, и один из сторожей указал пальцем на мою клетку. Шимпанзе направилась прямо ко мне.
Пока она приближалась, я успел ее рассмотреть. На ней был тоже белый халат, но более элегантного покроя, чем у горилл-сторожей, — с пояском и короткими рукавами, из которых высовывались длинные подвижные лапы. Однако больше всего меня поразили ее глаза, удивительно умные и живые. Я подумал, что это добрый знак. Шимпанзе показалась мне совсем молоденькой, несмотря на типично обезьяньи морщинки, окружавшие ее белую мордочку. В руке у нее была кожаная папка для бумаг.
Она остановилась перед моей клеткой и принялась меня внимательно разглядывать, одновременно вынимая из папки тетрадь.