Лицо Брюса было жестким и непроницаемым, и я подивился, как у него хватило мужества произнести эти слова, ведь Брюс Монтгомери был такой же неотъемлемой частью «Франклина», как и семья Франклин, а за последние годы он, вероятно, еще теснее сросся с универмагом — он управлял им, заботился о нем, переживал за него столько лет, что мало кто из нас мог припомнить, с какого времени он начал этим заниматься.
Потом тишина взорвалась и со всех сторон посыпались вопросу.
Брюс жестом призвал нас к молчанию.
— Спрашивайте не меня, — сказал он. — На все ваши вопросы ответит мистер Беннет.
Лысый мужчина впервые заметил наше присутствие. Он отвел взгляд от противоположной стены и слегка кивнул нам.
— Если можно, не все сразу, — проговорил он.
— Мистер Беннет, — спросил кто-то из глубины комнаты, — это вы — новый владелец, универмага?
— Нет, я всего лишь его представитель.
— А кто же тогда владелец?
— Этого я вам не могу сказать, — ответил Беннет.
— Значит ли это, что вы сами не знаете, кто он, или же…
— Это значит, что я не могу вам этого сказать.
— Не назовете ли вы нам сумму?
— Полагаю, что вы имеете в виду сумму, заплаченную за универмаг?
— Да, именно…
— Это тоже, — сказал Беннет, — не подлежит оглашению.
— Брюс! — раздался чей-то негодующий голос.
Монтгомери покачал головой.
— Будьте добры, обращайтесь к мистеру Беннету, — повторил он. — Он ответит на все ваши вопросы.
— Не скажете ли вы нам, — спросил я Беннета, — какую политику будет проводить новый владелец? Останется ли универмаг таким же, каким он был до сих пор? Сохранится ли прежняя политика в отношении качества товаров, кредита, гражданских…
— Универмаг, — твердо произнес Беннет, — будет закрыт.
— Вы имеете в виду — будет закрыт для реорганизации?…
— Молодой человек, — отчеканивая каждое слово, проговорил Беннет, — я вовсе не это имею в виду. Универмаг будет закрыт. И больше не откроется. «Франклин» перестанет существовать. Навсегда.
Я поймал взгляд Брюса Монтгомери. Проживи я хоть миллион лет, из моей памяти никогда не изгладится тот испуг, изумление и боль, которые отразились на его лице.
6
Когда, ощущая затылком дыхание нависавшего надо мной Гэвина, я дописывал последнюю страницу, а отдел литературной правки стонал, что уже прошли все сроки выпуска газеты, позвонила секретарша издателя.
— Мистер Мэйнард желает с вами побеседовать, — сказала она, — немедленно, как только вы освободитесь.
— Уже кончаю, — бросил я и положил трубку.
Я дописал последний абзац и вытащил лист из машинки. Схватив его, Гэвин помчался к столу отдела литературной правки.
Он тут же вернулся и кивнул на телефонный аппарат.
— Старик? — спросил он.
Я ответил, что он самый.
— Видно, собирается как следует выпотрошить меня. Допрос третьей степени, с применением пыток.
Такая уж была у Старика манера. И вовсе не потому, что он нам не доверял. Не потому, что считал нас идиотами или портачами или подозревал, что мы что-нибудь замалчиваем. Мне думается, это в нем говорил газетчик — его толкала на это неодолимая тяга к выяснению подробностей, надежда на то, что, беседуя с нами, он выудит нечто ускользнувшее от нашего внимания: промывка грубого песка фактов в поисках крупиц золота. Мне кажется, что благодаря этому он проникался чувством собственной значимости.
— Какой ужасный удар, — посетовал Гэвин. — Потерять такой жирный кусок. Наверно, тот парень, что ведет счета в отделе рекламы, сейчас в каком-нибудь темном углу перепиливает себе горло.
— Удар не только для нас, — добавил я. — Но и для всего города.
«Франклин» был не только торговым центром. Тщательно причесанные чопорные старые леди в опрятных костюмах регулярно устраивали в чайной комнате на седьмом этаже скромные пиршества. Домашние хозяйки, отправляясь за покупками, неизменно встречали у «Франклина» своих старых приятельниц и останавливались поболтать в проходах между прилавками. Там устраивались художественные выставки, читались лекции на возвышенные темы — короче, использовались все приманки, которые для американцев являются критерием изысканного вкуса. Для представителей всех классов, независимо от их образа жизни, «Франклин» был рынком, местом встреч и своего рода клубом.
Я поднялся из-за стола и пошел по коридору к кабинету босса.
Его зовут Уильям Вудро Мэйнард, и он неплохой малый.
У него в кабинете сидел Чарли Гендерсон, ведавший рекламой розничной торговли, и вид у обоих был встревоженный.
Старик предложил мне сигару из большой коробки, стоявшей на краю стола, но я отказался и опустился на стул рядом с Чарли — лицом к Старику, который восседал за столом.
— Я звонил Брюсу, — сказал Старик, — и он разговаривал со мной без особой охоты. Я бы даже сказал, уклончиво. Он не желает обсуждать эту тему.
— Естественно — заметил я. — По-моему, это потрясло его не меньше, чем нас.
— Я тебя не понимаю, Паркер. Почему вдруг это должно было его так потрясти? Ведь наверняка он лично вел переговоры и заключил сделку о продаже.
— Речь идет о закрытии универмага, — пояснил я. — Если не ошибаюсь, мы сейчас говорим именно об этом. Мне кажется, Брюс не знал, что новый владелец собирается закрыть универмаг. Уверен, что, заподозри он что-нибудь подобное, сделка бы не состоялась.
— Что навело тебя на эту мысль, Паркер?
— Выражение лица Брюса, — ответил я. — В тот момент, когда Беннет объявил, что универмаг будет закрыт. На его лице было написано изумление, возмущение, гнев и, пожалуй, даже отвращение. Как у человека, у которого четыре короля выпали против четырех тузов.
— Но он ведь промолчал.
— А что он мог сказать? Он заключил сделку, и универмаг был уже продан. Едва ли ему когда-нибудь приходило в голову, что кто-то может купить процветающее предприятие и тут же его закрыть.
— Верно, — задумчиво проговорил Старик, — все это как-то не вяжется.
— Не исключено, что это всего лишь рекламный трюк, — предположил Чарли Гендерсон. — Не более чем крючок для публики. Нельзя не признать, что за всю историю своего существования «Франклин» никогда не пользовался такой популярностью, как после сегодняшней пресс-конференции.
- «Франклин», - твердо сказал Старик, — никогда не гнался за рекламой. Он в ней не нуждается.
— Через день-два, — не сдавался Чарли, — будет во всеуслышание объявлено, что универмаг опять открывается. Новое правление объяснит, что оно приняло во внимание протест общественности, которая потребовала, чтобы универмаг продолжал функционировать.
— У меня на этот счет другое мнение, — возразил я и в ту же секунду сообразил, что мне следовало бы придержать язык. У меня ведь не было никаких доказательств, только какое-то интуитивное предчувствие. От всей этой сделки разит липой. Я готов был поклясться, что за ней скрывалось нечто большее, чем простая мистификация, которую на досуге измыслил какой-нибудь агент по рекламе.
Но никто из них не поинтересовался, почему я с ними не согласен.
— Паркер, — спросил Старик, — нет ли у тебя какой-нибудь мыслишки по поводу того, кто может стоять за этой сделкой?
Я покачал головой.
— Беннет отказался назвать нового владельца. Универмаг: здание, товары, репутация, связи — был куплен каким-то человеком или группой людей, которых этот Беннет представляет. Универмаг закрывается. Никаких объяснений, почему он закрывается. Ни звука о том, будет ли использовано здание для каких-нибудь других целей.
— Не сомневаюсь, что его допрашивали с пристрастием.
Я кивнул.
— И он ничего не сказал?
— Ни полслова, — ответил я.
— Странно, — произнес Старик. — Тут сам черт не разберется.
— А этот Беннет? — спросил Чарли. — Что ты о нем знаешь?
— Ничего. О себе он сказал только, что является представителем покупателя.