— Я ведь говорю не о самих вещах, сэр. — говорил Фабер. — Я говорю об их значении. Вот я сижу здесь и знаю — я живу.
Вот и все, что случилось тогда. Разговор, длившийся час, стихи и эти слова, а затем старик слегка дрожащими пальцами записал ему свой адрес на клочке бумаги. До этой минуты оба избегали упоминать о том, что Монтэг — пожарный.
— Для вашей картотеки, — сказал старик, — на тот случай, если вы вздумаете рассердиться на меня.
— Я не сержусь на вас, — удивленно ответил Монтэг.
В передней пронзительно смеялась Милдред. Открыв стенной шкаф в спальне, Монтэг перебирал карточки в ящике с надписью “Предстоящие расследования (?)”. Среди них была карточка Фабера. Монтэг не донес на него тогда, но и не уничтожил адреса.
Он набрал номер телефона. На другом конце провода сигнал несколько раз повторил имя Фабера, и, наконец, в трубке послышался слабый голос профессора. Монтэг назвал себя. Ответом было долгое молчание, а затем:
— Да, мистер Монтэг?
— Профессор Фабер, у меня к вам не совсем обычный вопрос. Сколько экземпляров библии осталось в нашей стране?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Я хочу знать, остался ли у нас хоть один экземпляр библии?
— Это какая-то ловушка! Я не могу со всяким разговаривать по телефону.
— Сколько осталось экземпляров произведений Шекспира, Платона?
— Ни одного! Вы знаете это не хуже меня. Ни одного!
Фабер бросил трубку.
Монтэг тоже положил трубку. Ни одного. Монтэг и раньше это знал по спискам на пожарной станции. Но почему-то ему хотелось услышать это от самого Фабера.
В передней его встретила Милдред с порозовевшим, веселым лицом.
— Ну вот, сегодня у нас в гостях будут дамы!
Монтэг показал ей книгу.
— Это Ветхий и Новый завет, и знаешь, Милдред…
— Не начинай, пожалуйста, опять все сначала!..
— Это, возможно, единственный уцелевший экземпляр в нашей части света.
— Но ты должен сегодня же ее вернуть! Ведь брандмейстер Битти знает об этой книге?
— Вряд ли он знает, какую именно книгу я унес. Можно сдать другую. Но какую? Джефферсона? Или Торо? Какая из них менее ценна? А с другой стороны, если я ее подменю, а Битти знает, какую именно книгу я украл, он догадается, что у нас тут целая библиотека.
У Милдред задергались губы.
— Ну подумай, что ты делаешь? Ты нас погубишь! Что для тебя важнее — я или библия?
Она уже опять истерически кричала, похожая на восковую куклу, тающую от собственного жара.
Но Монтэг не слушал ее. Он слышал голос Битти.
“Садитесь, Монтэг. Смотрите. Берем страничку. Осторожно. Как лепесток цветка. Поджигаем первую. Затем вторую. Огонь превращает их в черных бабочек. Красиво, а? Теперь от второй зажигайте третью, и так, цепочкой, страницу за страницей, главу за главой — все глупости, заключенные в словах, все лживые обещания, подержанные мысли, отжившую философию.
Перед ним сидел Битти с влажным от пота лбом, и вокруг него пол был усеян трупами черных бабочек, погибших в огненном смерче.
Милдред перестала вопить столь же неожиданно, как и начала. Монтэг не обращал на нее внимания.
— Остается одно, — сказал он. — До того как наступит вечер и я буду вынужден отдать книгу Битти, надо снять с нее копию.
— Ты будешь дома, когда начнется программа Белого клоуна и придут гости? — крикнула ему вслед Милдред.
Не оборачиваясь, Монтэг остановился в дверях.
— Милли!
Молчание.
— Ну что?
— Милли, Белый клоун любит тебя?
Ответа нет.
— Милли, — он облизнул сухие губы, — твои “родственники” любят тебя? Любят всем сердцем, всей душой? А, Милли?
Он чувствовал, что, растерянно моргая, она смотрит ему в затылок.
— Зачем ты задаешь такие глупые вопросы? Ему хотелось плакать, но губы его были плотно сжаты, и в глазах не было слез.
— Если увидишь за дверью собаку, дай ей за меня пинка, — сказала Милдред.
Он стоял в нерешительности перед дверью, прислушиваясь. Затем открыл ее и перешагнул порог.
Дождь перестал; на безоблачном небе солнце клонилось к закату. Около дома никого не было; улица и лужайка были пусты. Вздох облегчения вырвался из груди Монтэга.
Он захлопнул за собой дверь.
Монтэг ехал в метро.
“Я весь словно застыл, — думал он. — Когда же это началось? Когда застыло мое лицо, мое тело? Не в ту ли ночь, когда в темноте я натолкнулся ногой на флакон с таблетками, словно на спрятанную мину?
Это пройдет. Не сразу, может быть, понадобится время. Но я все сделаю, чтобы это прошло, да и Фабер мне поможет. Кто-нибудь вернет мне мое прежнее лицо, мои руки, они опять станут такими, как были. Сейчас даже улыбка, привычная улыбка пожарника покинула меня. Без нее я как потерянный”.
В окнах мелькала стена туннеля — кремовые изразцы и густая чернота, изразцы и чернота, цифры и снова чернота, — все неслось мимо, все складывалось в какой-то непонятный итог.
Когда-то давно, когда он был еще ребенком, он сидел однажды на берегу моря, на желтом песке дюн в жаркий летний день и пытался наполнить песком сито, потому что двоюродный брат зло подшутил над ним, сказав: “Если наполнишь сито песком, получить десять центов”. Но чем быстрее он наполнял его, тем стремительнее, с сухим горячим шелестом песок просыпался сквозь дырочки. Руки у него устали, песок был горячий, как огонь, а сито все оставалось пустым. Он молча сидел на берегу в душный, июльский день, и слезы катились по его щекам.
Теперь, когда пневматический поезд мчал его, потряхивая и качая, по пустым подземным коридорам, он вспомнил безжалостную логику сита и, опустив глаза, вдруг увидел, что держит в руках раскрытую библию. В вагоне были люди, но он, не скрываясь, держал книгу в руках, и в голову ему вдруг пришла нелепая мысль: если читать быстро и все подряд, то хоть немного песка задержится в сите. Он начал читать, но слива просыпались насквозь, а ведь через несколько часов он увидит Битти и отдаст ему книгу, поэтому ни одна фраза не должна ускользнуть, нужно запомнить каждую строчку. “Я, Монтэг, должен это сделать, я заставлю себя это сделать!”
Он судорожно стиснул книгу. В вагоне ревели радиорупоры:
— Зубная паста Денгэм!..
“Замолчи, — думал Монтэг. — “Посмотрите на лилии, как они растут…”
— Зубная паста Денгэм!
“Они не трудятся…”
— Зубная паста…
“Посмотрите на лилии…” Замолчи, да замолчи же!..”
— Зубная паста!..
Он опять раскрыл книгу, стал лихорадочно листать страницы, он ощупывал их, как слепой, впивался взглядом в строчки, в каждую букву.
— Денгэм. По буквам: Д-е-н…
“Не трудятся, не прядут…”
Сухой шелест песка, просыпающегося сквозь пустое сито.
— Денгэм освежает!..
“Посмотрите на лилии, лилии, лилии…”
— Зубной эликсир Денгэм!
— Замолчите, замолчите, замолчите!.. — эта мольба, этот крик о помощи с такой силой вырвался из груди Монтэга, что он сам не заметил, как вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись от человека с безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными, воспаленными губами, сжимавшего в руках открытую книгу; все с опаской смотрели на него, все, кто минуту назад мирно отбивал такт ногой под выкрики рупора: Денгэм, Денгэм, зубная паста, Денгэм, Денгэм, зубной эликсир — раз, два, раз, два, раз, два, три, раз, два, раз, два, раз, два, три; все, кто только что машинально бормотал себе под нос: “Паста, паста, зубная паста, паста, паста, зубная паста…”
И, как бы в отместку, рупоры обрушили на Монтэга топну музыки, составленной из металлического лязга — из дребезжании и звона жести, меди, серебра, латуни. И люди смирились; оглушенные до состояния полной покорности, они не убегали, ибо бежать было некуда: огромный пневматический поезд мчался в глубоком туннеле под землей.