– В похоронном бюро хранилось письменное распоряжение мистера Коулмана, которое мне вчера передали, как он и указал. Понять это несколько трудновато, но суть сводится к тому, что джентльмен опасался, что его убьют с помощью яда, и хотел, чтобы постфактум это проверили.
– И кто же, по его мнению, намерен был его отравить? – спросил Боб.
– Ну, если коротко, то Ватикан. Более развернутый ответ указывает на группу священников, проживающих в районе Форест-Парка, которые, как полагал мистер Коулман, имели на него зуб. Письмо четко рисует картину психической неуравновешенности, но я пошел клиенту навстречу и согласился на вскрытие.
– И что, его отравили?
– Нет. Неисправное сердце и никаких признаков нечестной игры. Одно лишь показалось мне необычным: легкие и печень у этого человека – как у девятнадцатилетнего юноши. Чистые и блестящие, как будто ими не пользовались.
На это Боб поведал медику, каких убеждений придерживался отец Конни, и тот сказал:
– Да, видно было, что не курил и не пил. Похоже, обольщался, что оно того стоит. А вот мне не жалко лишиться заради этого всех пятнадцати лет.
Письмо отца Конни так раздразнило любопытство патологоанатома, что он обиняками, почти извиняющимся тоном стал выспрашивать Боба, какими обстоятельствами сопровождалась его смерть. Боб сказал, что отец Конни был недоволен предстоящим браком дочери.
– И вы – будущий жених?
– Верно.
Медик понимающе хмыкнул.
– Так называемое разбитое сердце – это сердце, остановившееся ввиду романтического разочарования или какой-то еще крупной потери, скажем, смерти ребенка. И хотя такой феномен случается, смерть от горя крайне редка. Что гораздо больше распространено, так это смерть от злости, от негодования, от досады. Мне кажется, это и есть наш случай.
С этими словами он начал скатывать простыню, укрывающую труп отца Конни. Был в этом некий постановочный эффект, который напомнил Бобу элегантный жест фокусника: вуаля!
– Он?
– Он.
Медик наблюдал, как Боб осматривает покойного, и в глазах его все не гас огонек любопытства. Тогда Боб основательно описал ему свою неприязнь к отцу Конни, перечислив все его недостатки и проявления дикости. Рассказывая, он распалился и порицал пламенно, но потом спохватился и улыбнулся патологоанатому, который слушал его с явным интересом и удовольствием.
– Вы, должно быть, чего только тут не слышите по части всяких семейных дел, – сказал ему Боб.
– Это да. Я, конечно, не должен вам этого говорить, но не могу не признать: работка здесь – не соскучишься. – И, прикрывая простыней тело, со вздохом смутного сожаления воскликнул: – Нет, но видели бы вы его печень и легкие! Будто сию минуту с конвейера, новенькие, в коробке!
Когда Боб вернулся домой, радио было включено, но Конни в доме не оказалось. Она нашлась на заднем дворе, одетая в старые вещи Боба, выпалывала сорняки.
– Вот погоди, я еще превращу эту свалку в нечто особенное, – сказала она, завидев его.
Боб сидел на клочковатой травке, наблюдал за прополкой и ждал, что она поинтересуется, как прошел его визит к судебному медику. Когда она так и не поинтересовалась, Боб сказал, что готов обсудить с ней свои впечатления, если она того пожелает, на что она ответила, что не хочет об этом слышать. Только поблагодарила Боба за помощь, и Боб сказал: “Не за что”.
Заупокойной службы не было, и местонахождение праха осталось загадкой.
Через шесть недель после того, как Боб опознал труп, Конни получила от адвоката письмо, извещавшее ее, что из имущества отца ей ничего не причитается. Но она знала об этом заранее и смирилась, и поэтому особенно сильного эффекта известие не произвело. Боб смотрел, как комически подчеркнуто она отправляет письмо в мусорное ведро под кухонной раковиной. На лице Конни читалось неподдельное удовольствие, и он любил ее нежно, крепко и горячо.
Не свести вместе Конни и Итана было трудной задачей, потому что оба они регулярно являлись в библиотеку. То Конни чуть не столкнулась с Итаном, уходя сразу перед тем, как ему прийти, то наоборот. Затем был неприятный момент, когда они, не зная того, оказались в библиотеке одновременно, но Боб об этом смолчал, и таким образом удалось избежать сшибки.
И вот как-то ранним вечером, когда Боб стоял на посту за стойкой, Конни и Итан, к величайшему ужасу Боба, вошли в библиотеку вместе. Итан вел ее под локоть, и они смеялись. Они подошли и картинно выстроились перед Бобом: вот мы, пожалуйста! Итан не отпускал руку Конни, та раскраснелась от удовольствия. Боб велел было себе подыграть, сымитировать их шкодливое оживление, но сюрприз был неприятен ему так капитально, что лучшее, что он сумел, это встретить их недоуменным взглядом.