– Над чем можно поразмышлять.
– Застолбить и отложить на потом. Но она вдруг согласилась, да при этом с таким напором! Ну, в общем, вчера я решительно заявил ей, что нам надо дать отбой.
– И как она это приняла?
– Ох, скверно. Крики, слезы, проклятья, битье чашек и блюдец, хлопанье дверьми, расставанья и возвращенья. Ты представь, она возвращалась! С ее точки зрения, вполне, впрочем, резонной, она и без того уже себя уронила, согласившись пойти замуж за официанта, подорвала свою репутацию. И что теперь? Этот самый официант разрывает помолвку! Не поспоришь, двойной урон.
Лежа, он переменил положение, и снова его лицо исказилось от боли. Боб сказал:
– Я так и не понял еще, почему ты в больнице?
– О, прости. Эйлин пыталась убить меня.
Оттянув воротник больничного халата, он показал зашитую рану дюймов на четыре-пять ниже левой ключицы.
– Она всадила в меня нож для стейка, когда я спал. Мы ругались с обеда до вечера, я не выдержал и задремал на диване, а когда очнулся, она нависала надо мной, и лицо у нее было какое-то странное, а у ног стоял чемодан. “Ты куда?” – спросил я и тут заметил, что из груди у меня торчит рукоятка. Погоди, еще увидишь рентгеновский снимок. Врач сказал, всего несколько миллиметров не достало до сердца.
Боб сидел, обдумывая эту историю в ее несочетаемости с очевидным весельем Итана, когда в палату, вопросительно вскинув брови, вошла медсестра.
– Ты тут как, паинька?
– Привет, Роберта. Ну, конечно, я паинька. Посмотри лучше, какие цветы!
– О боже, – тут она заметила Боба. – Это твой друг принес?
– Точно, он. Что ты на это скажешь?
– По-моему, миленькие. Давай-ка я поставлю их в воду.
Роберта нашла вазу, налила в нее воды, сняла обертку с букета и распределила цветы в вазе, а вазу поставила на столик в ногах кровати.
– Так ты сможешь на них любоваться.
– Спасибо, Роберта. Большая для меня радость, любоваться цветами.
Роберта попереставляла цветы в вазе так и этак.
– Я добавлю сахарку в воду, – сказала она Бобу. – Тогда цветочки поднимут голову и скажут: “Привет!” – И ушла за сахаром.
– Так на чем я остановился в этой истории? – спросил Итан.
– Ты лежал там, пронзенный.
– Да, я лежал, пронзенный, – подхватил Итан. – И Эйлин ушла, и я подумал, что ж, ладно, значит, это конец. Но прошло какое-то время, и я почувствовал себя, в общем, нормально. Чуть покалывало в ногах и руках, зудело, но в остальном было как обычно. Но, разумеется, я не собирался выдирать из себя нож, тут нужен был совет медика-профессионала, поэтому я надел брюки, тапочки, и без рубашки спустился к телефону-автомату на углу. Втолковал все диспетчеру в скорой, а потом сел на пол там же, в кабинке, и заснул или, может, сознание потерял, а пришел в себя уже здесь, и ножа во мне не было, и они не хотят мне его возвращать, боюсь, потеряли. Единственный мой приличный нож.
– И как ты сейчас?
– Мне чертовски больно и дышать тяжело, но я не умер, и, главное, мне не нужно жениться. Так что в общем, учитывая все про все, я в порядке.
– А где Эйлин?
– Я не знаю.
– Ее арестовали?
– О нет. Я не собираюсь выдвигать обвинение или что-то такое.
– Почему нет?
– Как-то это было бы, на мой взгляд, не очень по-джентльменски, а?
– Сомневаюсь, что этот фактор тут значим.
– Что ты хочешь сказать?
– Я имею в виду, что джентльмен вообще вряд ли попал бы в подобное положение.
– Окей, туше. Но это только подводит меня к следующему соображению. Я вот тут лежал в этой кровати и обдумывал свои замашки и образ жизни. И сдается мне, Боб, давненько уже я прямо-таки напрашиваюсь на то, чтоб меня проткнули ножом.
Боб, не чувствуя потребности возразить, во всяком случае, потребности сильной, оставил это заявление без ответа. Он только спросил Итана:
– Значит ли это, что ты перевернул эту страницу и сделаешься теперь добропорядочен и благонравен?
– Вот честно, не знаю. Может, таков мой удел в этой жизни. Но утверждать, что насилие по моему адресу незаслуженно, я не могу, так что горькое лекарство решил принимать, не ропща и не жалуясь на судьбу. – И тоном, как бы подводящим итог, добавил: – Злых намерений у меня не водилось, но человек я беспечный. Не уверен, что знаю, как себя изменить, да и вообще, хочу ли я этого, но впервые в жизни я задумался, каким мне хотелось бы быть, так что вот тебе проблеск надежды.
Роберта вернулась с сахаром для цветов и известием, что Бобу пора дать Итану покой. Итан сказал, что в покое он не нуждается, но Роберта не согласилась. Она сказала Бобу:
– Вы можете прийти завтра.
– Я приду, – сказал Боб Итану.
– Приведи Конни, – сказал Итан Бобу.