Выбрать главу

Мария подошла к Бобу с выражением “я же вам говорила”, написанным на лице.

– Я же вам говорила, – сказала она.

Боб шел домой по октябрьской погоде. Поток листьев, струясь вдоль дороги, подталкивал его к дому, выкрашенному в цвет мяты, местоположению его жизни, где он проходил сквозь время, из комнаты в комнату. Дом стоял в изгибе тихого тупичка, и всякий раз, когда Боб выходил на него, ему становилось уютно. Не свидетельствуя о мирском преуспевании, дом был хорошо устроен, удобно обставлен и обихожен. Ему было сто с лишним лет, мать Боба купила его у человека, который его построил. Этот человек, ослепнув на склоне лет, к каждой стене внутри дома прикрепил отрезок толстого, щетинистого морского каната, пропущенный через тяжелые латунные проушины, прибитые на уровне талии, чтобы направлять его в кухню, в ванную, спальню, вверх по лестнице и вниз, к мастерской в подвале. После того как этот человек умер и собственность сменила владельца, мать Боба не стала снимать эти поручни, не из эстетических соображений не стала, а просто забыла; и когда она умерла и Боб унаследовал дом, он тоже оставил канаты на месте. Кое-где они залохматились, и иногда Боб налетал бедром на проушину, но ему нравилась эта особенность дома, обогащавшая его особой историей, нравилась на вид и нравилось, как канат колется, когда проходишься по нему ладонью.

Он вернул сборник По в мягкой обложке на его место на полке для книг в мягкой обложке. Он собирал книги с подросткового возраста, и в половине комнат стояли битком забитые полки, а в коридорах высились аккуратные книжные башни. Конни, когда-то жена Боба, иногда спрашивала его, зачем он так много читает. Она считала, что читает Боб больше, чем в целом принято, для личного удовольствия, и ставила вопрос так: не симптом ли это духовного или эмоционального вывиха. Боб же считал, что, по сути, вопрос состоял в следующем: почему ты читаешь вместо того, чтобы жить?

По мере того как день катился к концу, а Боб все переживал и переживал то, что случилось с ним в Центре, он пришел к выводу, что не в том беда, что он отнесся к заданию чересчур серьезно, а в том, что серьезности ему не хватило. Даже не перечел рассказ предварительно! На первых же страницах там мучают и вешают кота – какая еще причина нужна, чтобы чтение провалилось! Он позвонил Марии, объяснил, почему у него не вышло, и сказал, что хотел бы попробовать еще раз. Мария вздохнула, что прозвучало как “нет”, но потом сказала “да, ладно, как пожелаете”, и следующие шесть дней Боб провел, готовясь к своему возвращению. Он составил программу, несколько рассказов и отрывков из произведений побольше, по его мнению, тематически связанных; кроме того, он написал введение, в котором объяснял, чем определен его выбор. Он сам себе удивлялся, что столько времени уделяет этой затее, но остановиться не мог, да и не хотел.

В ночь перед вторым чтением спал он плохо и на тридцать минут раньше нужного прибыл в Центр, где в Большой комнате уборщик расставлял стулья и снова что-то там бормотал. Боб стоял на трибуне, готовясь к выступлению; Мария подошла и спросила, можно ли ей взглянуть, что он в этот раз выбрал. Он пододвинул к ней стопку, и она полистала книжки одну за другой.

– Эта ваша фамилия, Комет, она что, русская? – спросила она.

– Нет.

– Но все эти книги написаны русскими!

– Так и есть.

Она вернула стопку Бобу.

– А вы читаете книги, которые написали нерусские?

– Конечно, – сказал он. – Я просто подумал, что людям может быть интересно доискаться до точки, где культуры перекликаются, и выявить политические взгляды, выраженные окольно.

– Ну, может, и так, – сказала Мария.

Очевидно, она считала, что его опять ждет провал, однако пожелала удачи и удалилась.

Люди понемногу стекались; народу пришло поменьше, чем в прошлый раз. Боб начал с заявления, которое выучил наизусть.

– Зачем вообще читать? Зачем кто-то вообще это делает? Зачем это делаю я? Разумеется, тут есть желание уйти от действительности, для которого жизнь дает полно оснований, и чтение, разумеется, утешает. Но, кроме того, чтение – это еще и способ примириться со случайностью нашего бытия. Читая книгу, плод наблюдательного, сочувствующего ума, мы вглядываемся в человеческую природу со всеми ее удивительными особенностями и говорим себе: “Да, сущая правда, только я не знал, как это выразить”. Так образуется братство: мы понимаем, что не одиноки. Иногда голос автора знаком нам с самой первой страницы, с первого же абзаца, даже если автор жил в другом столетии и в другой стране. – Боб поднял свою стопку русских. – Чем объяснить это чувство родства? Я искренне верю, что в наших лучших проявлениях мы едины, мы связаны неким звеном, некими узами. Жизнь, проведенная мною за чтением, подтверждает это. Этим чувством, этим чудом я хочу поделиться сегодня с вами. Я прочту выдержки из русского канона. Мы начнем с Гоголя – выбор очевидный, но очевидный не просто так. Язык, может быть, чуточку слишком литературный, но эмоциональная составляющая, я думаю, злободневна как никогда.