Было очевидно, однако, особенно в свете того, в какой манере переправился Боб, что ни Конни, ни Итану идти по пихте не стоит, слишком опасно; Боб также не мог вернуться этим путем. Что же дальше? На другом берегу реки Конни и Итан обсуждали ту же проблему. В итоге Итан жестами объяснил Бобу, что им всем следует топать дальше на север, пока не отыщется другой, более безопасный проход над водой.
Этот план Бобу не нравился, но альтернативы он придумать не мог, потому что ее не было, и, таким образом, разделенная надвое группа двинулась вверх по реке.
Тем временем возбуждение отступило, боль сделалась ощутимей. Спину ломило, а ладонь дергало, хотя кровь больше не шла. Боб брел, поглядывая на Конни и Итана, которые оживленно трепались. Конни шла впереди; всякий раз, когда она звала Итана, тот подбегал поближе, чтобы услышать, затем выкрикивал свой ответ, и она кивала, и он кивал, и так они счастливо курсировали взад и вперед, не ведая забот и тревог, и уж точно тревоги за Боба, насколько он мог судить. Он заметил, что тропинка уводит их от воды в лес. По-прежнему беспечно болтая, они скрылись за деревьями, ничуть не задумываясь о том, что их не видно. Боб теперь шел быстрей, торопясь с ними соединиться; но тянулись минуты, в течение которых он не видел Конни и Итана, и, хотя ничьей вины в этом не было, он страдал от того, что с ним обошлись жестоко, что судьба жестока к нему.
Через милю река резко сворачивала на восток; миновав это место, Боб сразу увидел вдалеке пешеходный мостик, рядом с которым Конни и Итан на своем берегу ждали его, не отрываясь от разговора. Он пересек реку и подошел к ним; как ни в чем ни бывало, они смотрели на Боба, приветствуя его как исследователя, вернувшегося с края света, поддразнивая, но совсем не обидно, и Боб сам не понимал, что именно его так сильно задело, – но задет он был так глубоко, что понятия не имел, как ему вообще с ними держаться. Конни стала осматривать его ладонь, но он отдернул ее и сказал, что все в порядке; она спросила, не натер ли он ногу, и он ответил, что нет. Именно в этот момент он начал осознавать, что по направлению к нему движется что-то опасное и что избежать этого ему не позволят, какой бы обходной хитроумный маневр он ни изобрел или применил.
Конни и Итан известили Боба, что довольно с них пеших прогулок, они хотят вернуться к машине. Боб сказал, что не против, и так оно и было, но, когда они собрались уходить, Конни взяла Боба за плечи и поставила его идти первым. Почему она это сделала? Он шел и шел, волоча за собой тревоги, и уговаривал себя, что нипочем не станет оглядываться, но потом, все-таки оглянувшись, увидел, что Конни сама оглядывается на Итана. Они не разговаривали; она просто смотрела на Итана, а Итан на нее, и Итан улыбался одними глазами, так что Боб понял, что Конни, должно быть, улыбается тоже. И тогда Боб отвернулся от них и пошел дальше.
– А ведь ты хромаешь, Боб, – сказала Конни.
Они удалялись от реки, шум воды сделался тише, тогда как шум шоссе – громче. Дойдя до машины, они расселись по своим местам; между ними установилось молчание, на взгляд Боба, имевшее текстуру кошмара. В какой-то жуткий миг ему показалось, что он сейчас закричит или расползется по швам, но затем он повернул ключ в замке зажигания, по радио зазвучали новости, и это его спасло: на скоростях, доступных ущербным, мягкий мужской голос излагал здравые сведения о человеческом мире.
Некоторое время после похода Боб, зайдя в комнату, видел, что Конни стоит у окна в каких-то глубоких мечтаньях. Когда он спрашивал, что с ней, она чмокала его в щеку и ускользала, чтобы встать у другого окна. Эта фаза длилась с неделю. Затем наступила другая, тоже с неделю, фаза сердитости, но Боб чувствовал, что злится Конни не на него, а на весь мир. Боба в те дни, напротив, она всячески баловала: стряпала то, что он любит, и покоя не давала в постели, выпытывая, как ему нравится больше – вот так, сяк или эдак? Боб терялся в догадках, что деется, не натолкнулся ли он на сюжет супружеской жизни, публично покуда не обсужденный.
Итан дом Боба и Конни обходил стороной, но в библиотеку являлся, как прежде, и по будням в обеденный перерыв они с Бобом встречались в закусочной “Лучше”. Итан снова стал отчужденным, и пуще прежнего, и по-прежнему утверждал, что не знает, что его беспокоит, и не ел ничего толком, только пил черный кофе, чашку за чашкой.