О новый, новый, новый, Прорезавший тучи день! Отроком солнцеголовым Сядь ты ко мне под плетень.
Дай мне твои волосья Гребнем луны расчесать. Этим обычаем гостя Мы научились встречать.
Древняя тень Маврикии Родственна нашим холмам, Дождиком в нивы златые Нас посетил Авраам.
Сядь ты ко мне на крылечко, Тихо склонись ко плечу. Синюю звездочку свечкой Я пред тобой засвечу.
Буду тебе я молиться, Славить твою Иордань... Вот она, вот голубица, Севшая ветру на длань.
20 — 23 июня 1918. Константиново
Пантократор
1
Славь, мой стих, кто ревет и бесится, Кто хоронит тоску в плече, Лошадиную морду месяца Схватить за узду лучей.
Тысячи лет те же звезды славятся, Тем же медом струится плоть. Не молиться тебе, а лаяться Научил ты меня. Господь.
За седины твои кудрявые, За копейки с златых осин Я кричу тебе: «К черту старое!», Непокорный, разбойный сын.
И за эти щедроты теплые, Что сочишь ты дождями в муть, О, какими, какими метлами Это солнце с небес стряхнуть?
2
Там, за млечными холмами, Средь небесных тополей, Опрокинулся над нами Среброструйный Водолей.
Он Медведицей с лазури — Как из бочки черпаком. В небо вспрыгнувшая буря Села месяцу верхом.
В вихре снится сонм умерших, Молоко дымящий сад, Вижу, дед мой тянет вершей Солнце с полдня на закат.
Отче, отче, ты ли внука Услыхал в сей скорбный срок? Знать, недаром в сердце мукал Издыхающий телок.
3
Кружися, кружися, кружися, Чекань твоих дней серебро! Я понял, что солнце из выси — В колодезь златое ведро.
С земли на незримую сушу Отчалить и мне суждено. Я сам положу мою душу На это горящее дно.
Но знаю — другими очами Умершие чуют живых. О, дай нам с земными ключами Предстать у ворот золотых,
Дай с нашей овсяною волей Засовы чугунные сбить. С разбега по ровному полю Заре на закорки вскочить.
4
Сойди, явись нам, красный конь! Впрягись в земли оглобли. Нам горьким стало молоко Под этой ветхой кровлей.
Пролей, пролей нам над водой Твое глухое ржанье И колокольчиком-звездой Холодное сиянье.
Мы радугу тебе — дугой, Полярный круг — на сбрую. О, вывези наш шар земной На колею иную.
Хвостом к земле ты прицепись, С зари отчалься гривой. За эти тучи, эту высь Скачи к стране счастливой.
И пусть они, те, кто во мгле Нас пьют лампадой в небе, Увидят со своих полей, Что мы к ним в гости едем.
Февраль 1919
В. Ф. Ходасевич. Путем зерна. Слезы Рахили
Этими стихотворениями Владислава Фелициановича Ходасевича (1886 — 1939) начинался сборник, который явился свидетельством творческой зрелости автора. Первое из стихотворений, написанное в 1917 г., дало название и сборнику — «Путем зерна» (1920). Можно полагать, что библейские образы, которые лежат в основе стихотворений, особо значительны для поэта, открывают глубины его миросозерцания. Притча о сеятеле, рассказанная Иисусом (Евангелие от Матфея, XIII. 3 — 8), Его же притча о пшеничном зерне, которое должно умереть в земле, чтобы воскреснуть во многих зернах (Евангелие от Иоанна, XII, 24) — все это для поэта выражение вечных начал жизни, поэзии, человеческого бытия:
...Так и душа моя идет путем зерна: Сойдя во мрак, умрет — и оживет она. И ты, моя страна, и ты, ее народ, Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год...
История Рахили, праматери израильтян, рассказанная в Первой Книге Моисеевой (XXIX, XXX, XXXI, XXXV), образ ее, плачущей о детях своих — о народе, изгнанном с родной земли, страдающем в плену (Книга пророка Иеремии, XXXI, 15 — 17), о младенцах, погубленных царем Иродом (Евангелие от Матфея, II, 18) — все это вспоминает поэт в 1916 г., в обстановке мучительной войны и приближающейся смуты, чтобы понять себя и время, не впадая в отчаяние, но и не обольщаясь иллюзиями:
Горе нам, что по воле Божьей В страшный час сей мир посетили! На щеках у старухи прохожей Горючие слезы Рахили.
Начатая первыми стихотворениями сборника «Путем зерна» дорога самопознания в свете Библии пройдет до конца этой и последующих стихотворных книг Ходасевича. Будут чередоваться свет и тьма, отчаяние и надежда. Полно нежности и радости стихотворение «Хлебы» (1918), где изображается любимая женщина, пекущая хлебы, в окружении помощников — Божьих ангелов, где славятся «Земля, любовь и труд.» Но часто, слишком часто, чуткая отзывчивость побуждает поэта ждать неотвратимых бедствий:
Все жду: кого-нибудь задавит Взбесившийся автомобиль, Зевака бедный окровавит Торцовую сухую пыль.
И с этого пойдет, начнется: Раскачка, выворот, беда, Звезда на землю оборвется, И станет горькою вода.