Тот подошел и опустил руку в воду.
— Запри дверь, — приказал чужой, низкий голос, вибрирующий от животной страсти.
Амман молча запер дверь, разделся и влез в ванну. Вода перелилась через край, расплескавшись по кафелю. Они бешено целовались, лаская друг друга, повторяя те движения, что видели ночами. «Это же мой брат! — стучало в голове у Фамарь. — Это брат!» Боже! Она сейчас закричит. Поглаживая его член, ей очень хотелось лизнуть его. Чтобы он удерживал ее голову за волосы. Она схватила губами палец Аммана. В ванне было неудобно и слишком шумно. Вода булькала так, что, наверное, слышно во всей квартире. Фамарь поднялась, увлекая за собой брата. Сорвав с крючка первый попавшийся халат, Амман бросил его на мокрый пол. Они почти упали вниз. Моментально, с огромной силой, он проник в нее.
Фамарь пронзила острая боль, она зажала себе рот и впилась зубами в ладонь, чтобы не закричать. Другой рукой она попыталась оттолкнуть Аммана. Он делает ей больно! Совсем все не так! Слезь с меня! Холодный, противный, мокрый пол! Дубина с острыми крючьями раздирает ей внутренности! Слезь, скотина! Перестань! Хватит!!! Она колотила и царапала, но остановить его уже можно было, только убив. Не обращая внимания на ее сопротивление, он прижал ее всем весом к полу. Больно удерживая ее руки за кисти в своей ладони, огромной и сильной, как тиски, он резко и быстро всаживал в нее свой член.
Вонзающийся в мягкое тело окровавленный клинок поднимается и опускается бесчисленное количество раз. Фамарь билась в истерике, но Амман зажимал ей рот другой ладонью, чтобы ни один звук не проник наружу. Боль! Боль! Боль! Но должна быть тишина! Амман, напрягшись всем телом, вцепился зубами ей в плечо, сжав ее руки так, что тонкие запястья жалобно хрустнули, а на губах Фамарь, с обратной стороны, появился соленый привкус крови. Как будто он разодрал ей и рот тоже. Все…
Слезы неудержимым потоком катились по щекам. Она вся тряслась. Спихнув, наконец, с себя Аммана, Фамарь отползла к стене. Тот поднялся и увидел, что это его сестра, вся бледная, дрожит и плачет в углу возле раковины. Весь мир сосредоточился на алой полоске, тянувшейся от халата к огромной рваной ране, истекавшей не прозрачным, вязким нектаром оргазма, а кровью. Родной кровью.
— Нет… я… это не… я… — он протянул руку, хотел просить прощения, умолять, умереть… Туман постепенно рассеивался. Предметы обретали очертания. Она оттолкнула протянутую руку и плюнула ему в лицо. Потом вскочила и выбежала из ванной.
Амман сидел на полу, оглушенный, раздавленный, перемолотый в прах. Нужно все убрать, чтобы никто ничего не увидел… Халат матери! Черт! Весь мокрый, грязный, в кровавых пятнах! Амман пытался выстирать его прямо в ванне, наполненной остывшей грязной водой. Но пальцы не гнулись, мысли метались в беспорядке. Наконец, он окинул последним взглядом помещение. Кажется, ничего не заметно… Осторожно пробравшись на свой диван, он упал и мгновенно заснул.
— Что случилось с моим халатом? — спросила мать, войдя утром в детскую, сразу глядя на Фамарь.
— Не знаю, — ответила та, вылезая из-под одеяла совершенно голой — как легла вчера.
Мать отшатнулась, увидев на плече дочери сине-черные следы зубов. Засосы по всей груди, синяки от пальцев на запястьях.
— Что это?! Что это такое?! — закричала она, одновременно с этим осыпая дочь пощечинами и ударами.
— Не смей ее трогать! — Амман, тоже раздетый, схватив мать, вынес ее из комнаты.
У той был нервный припадок.
— Проститутка! Малолетняя шлюха! — мать рыдала и рвалась обратно. — Убью сучку! Четырнадцать лет, а уже!..
Неожиданно Фамарь вылетела из детской, все так же неодетая, и, пользуясь тем, что Амман держит мать, встала перед ней и заорала:
— Да! Я сегодня ночью трахалась! Ясно? Трахалась с Амманом, с собственным братом, прямо на твоем халате! У тебя под носом, в ванной!
Мать свалилась на пол, тяжело, как спиленное дерево.
— Выродки… Выродки… — она лежала, колотила белыми от напряжения кулаками то по полу, то по своей голове и стонала.
Фамарь перешагнула через нее и демонстративно спокойно стала собираться в школу, не закрывая дверь в комнату и не одеваясь. Достала косметику, она вся крошилась, тональника выдавилось слишком много, карандаш рисовал неровно. Но она продолжала, включила телевизор. Подчеркнуто, не обращая внимания на лежащую на полу мать, перешагивала через нее, рылась в холодильнике. Все так же — голая. Вся в синяках, следах зубов и засосах. С красным, возбужденно и агрессивно торчащим клитором, который она иногда поглаживала.
Авессалом смотрел на Аммана безумными глазами. В этот день в школу пошла одна Фамарь, одевшись только перед самым выходом.
Никто об этом больше не вспоминал. Мать все время молилась, заболела и умерла от сердечного приступа. Она так ничего и не рассказала мужу. Дети тоже молчали.
В день поминок, когда собрались все родственники, Фамарь встала из-за стола и пошла мыть руки. Авессалом выскользнул за ней. В ванную. Подошел сзади и сдавил ее голову руками. Вот сейчас он перемелет руками эту мерзкую черепную коробку, так что глаза вылезут у нее из орбит, и желтые, цвета детского дерьма, мозги зальют ему руки. Возьмет и разорвет ее пополам.
— Сука, какая ты сука… — повторял он, глядя ей в глаза через зеркало. Потом поцеловал в основание шеи. Отошел, запер дверь ванной. Задрал юбку и грубо трахнул.
— И ты такой же, братик, — ехидно сказала ему Фамарь, поглаживая себя между ног, по которым стекала его сперма. — А знаешь, я еще хочу. В рот. Давай, я у тебя отсосу, чтобы ты не мучился на своей полке каждую ночь, кончая на журналы. — И встала перед ним на колени.
Видя, как широко открытый рот, с пульсирующим, как у змеи, языком и белыми острыми зубами, приближается к нему, Авессалом резко развернулся и что было силы наотмашь ударил ее по лицу всей ладонью. Кровь из разбитого носа и губ забрызгала стену.
— Дрянь… — Авессалом остервенело лупил ее ногами в живот, в грудь, куда попало.
А она смеялась, получала удары и смеялась. Разорванная на груди блузка открывала соски, торчащие, как наточенные рога. Авессалом выбился из сил и рухнул, прислонившись спиной к запертой им же самим двери. Нет выхода! Нет воздуха! Только кисло-сладкая, удушливая, склизкая вонь лезла к нему в нос, в рот, булькала в горле! Авессалом блевал на пол, а Фамарь мастурбировала перед ним, широко раздвинув ноги, засовывая в себя всю кисть, выворачивая влагалище чуть ли не наизнанку. Безумные глаза закатились от наслаждения, и ее громоподобный хохот, от которого разом потрескались все жирные ангелы в рамках, кастрировал его.
Фамарь оказалась в психиатрической больнице.
— …Мать ненавидела меня. Постоянно придиралась… отец был на ее стороне. Когда мне было четырнадцать, братья по очереди насиловали меня, а мать, узнав об этом, — просто избила! — Фамарь заливалась слезами, соплями и слюнями. Врач участливо смотрел на нее, проникаясь подлинным сочувствием. Бедная девочка.
ВИРСАВИЯ
Вирсавия сидела на скамейке, тупо глядя перед собой. Осенние листья, лежавшие плотным ковром на земле, ее не интересовали, впрочем, как и весь остальной мир. Вирсавия устала от переживаний.
Измена мужу, потом его загадочная смерть, а теперь мертворожденный ребенок — все это было так оглушительно, что внутри Вирсавии образовалась непробиваемая тишина, словно она лишилась внутреннего слуха. Душа не подавала никаких сигналов, а даже если и подавала, то Вирсавия была не в состоянии их уловить. Глаза заболели от напряженного вглядывания в никуда, она моргнула.
Осень, холода, похороны Урии и новорожденного внебрачного сына настоятельно требовали решения, как жить дальше. Временно, не имея сил удержаться на ногах самостоятельно, Вирсавия решила выйти замуж за Давида, отца умершего ребенка, выйти прямо сейчас, не дожидаясь окончания траура или восстановления деформировавшихся во время родов половых органов. Просто опереться, прислониться к этому холодному, но твердому, как скала, мужчине, чтобы немного передохнуть.