Все, чему я учу их, - это оставаться гибкими, свободными, открытыми, доступными новым переживаниям, новым открытиям.
Поэтому мои люди не останутся в одной зоне. Они постараются использовать все зоны и наслаждаться всеми видами рая; никто не сможет помешать им.
Можно иметь оба мира — так зачем же калечить людей?
Сделайте эту жизнь переживанием, школой, обучением, ученичеством, поскольку после смерти откроется что-то неизвестное и нужно быть к этому всячески готовыми.
Поэтому не упускайте ни одной возможности жить. Кто знает, какого рода жизнь вы будете иметь после смерти?
Я не даю вам никаких фиксированных идей, если же я сделаю это, то я ваш враг; я сделал вас фиксированными, негибкими, жесткими, мертвыми.
Будьте гибкими, и тогда вы сможете двигаться в любом доступном измерении.
В моей религии нет места для отречения.
На санскрите отречение обозначается словом санньяса, само это слово санньяса было использовано для понятия «самоотречение», поскольку отречение стало таким важным. Но я придал этому слову новое значение. Люди, которые называют самоотречение санньясой, под санньясой подразумевают «правильный путь отречения от жизни». Я под санньясой подразумеваю «правильный путь проживания жизни».
Слово санньяса может означать и то и другое. Когда оно может означать правильный способ проживания, зачем калечить людей, разрубать их жизни, уничтожать их естественность, их спонтанность? Почему бы не помочь им иметь в их жизнях столько аспектов, сколько возможно, открыть им столько измерений, сколько возможно?
Мои санньясины многомерны.
Вся жизнь - ваша. Любите ее, живите ею во всей ее полноте. Это единственный способ подготовиться к смерти.
Тогда вы сможете жить и смертью тоже, во всей ее полноте; и это одно из самых прекрасных переживаний. Ничто в жизни не сравнимо с переживанием смерти, за исключением глубокой медитации.
Поэтому те, кто знают медитацию, знают что-то и о смерти - это единственный способ узнать о ней до умирания.
Если я говорю, что в жизни есть более значительное переживание, чем смерть, я говорю это не потому, что я умер и вернулся обратно, чтобы рассказать вам, но потому, что знаю, что в медитации вы движетесь в том же пространстве, что и смерть, - ведь в медитации вы больше не пребываете в своей физиологии, в своей биологии, в своей химии, в своей психологии. Все это остается далеко позади.
Вы подходите к своему сокровенному центру, где есть только чистая осознанность. Эта чистая осознанность будет с вами, когда вы умрете, поскольку ее не отнять у вас. Все остальные вещи, которые могут быть отняты, мы отнимаем в медитации своими собственными руками.
Поэтому медитация - это переживание смерти в жизни.
И это так прекрасно, так неописуемо прекрасно, что только одно может быть сказано о смерти: она должна быть тем же переживанием, но умноженным на миллионы.
Переживание медитации, умноженное на миллионы, и есть переживание смерти.
И когда вы переходите, вы просто оставляете свою форму позади. Вы абсолютно целы, нетронуты, и впервые вы вне тюрьмы физиологии, биологии, психологии.
Все стены сломаны, и вы свободны.
Впервые вы можете расправить свои крылья навстречу существованию.
Беседа 6.
САМООТРЕЧЕНИЕ: ОТДАВАТЬ В ЗАКЛАД СЕГОДНЯ РАДИ ТОГО ЗАВТРА, КОТОРОЕ НИКОГДА НЕ НАСТУПИТ
4 декабря 1984 года
Бхагаван,
Действительно ли в Вашей религии нет места самоотречению? Этот вопрос возникает потому, что с тех пор, как я повстречался с Вами, многие вещи в моей жизни оказались отброшенными. Я не могу даже установить связь со своей старой самостью.
В моей религии действительно абсолютно нет места для отречения, для самоотречения.
Я понимаю вопрос и затруднение того, кто спрашивает. Он не в состоянии провести различие между тем, когда вещи отбрасывают, и тем, когда вещи отбрасываются сами.
Отречение - это когда отбрасывание навязывается.
А когда вы что-то делаете насильно, то на самом деле ничего не отбрасывается.
То, что должно было бы отброситься, на самом деле погружается в ваше подсознание. И становится большей проблемой, чем это было раньше. Теперь оно постарается выйти наружу другими путями, в других нарядах, под другими масками, и вы не сможете даже узнать его. Но оно будет навязывать себя, и навязывать насильно. Это вы сами придали ему силу, насильно погрузив его в подсознание.
Когда вы делаете что-то насильно, то придаете этому силу.
Вы делаете его сильнее, и тем самым прячете в темноте внутри себя врага, прячете его там, где вы более всего уязвимы. Когда это было в сознании, оно было на свету; там вы менее уязвимы.
Отречение - это подавление.
Вот подходящее психологическое слово: подавление. Как вы можете отречься от секса, если не подавите его?
А подавленный секс становится извращением.
Проще понять секс и относиться к нему более осознанно, проще позволить ему отпасть самому, чем понимать его потом, когда он станет извращением, - ведь тогда он примет неестественную форму.
Прежде всего, трудно будет распознать его - трудно распознать, что это секс. Человек слишком жаден до денег — можно ли представить себе, что эта жажда денег имеет что-то общее с подавленным сексом? Они так далеки друг от друга, что нужен был Зигмунд Фрейд, чтобы разглядеть эту связь. Обыкновенный человек совершенно не в состоянии связать их. Как? Деньги и секс кажутся такими далекими друг от друга. Но они не так далеки друг от друга.
Если вы подавляете секс, он становится амбицией.
Он может стать политикой. Политик может полностью забыть о сексе, поскольку вся его сексуальность, вся его сексуальная энергия теперь превратилась в политическую амбицию. Он будет получать своего рода наслаждение, поднимаясь все выше и выше по ступеням иерархии. Чем выше он поднимается, тем больше будет он испытывать своего рода сексуальное наслаждение, которого вам не понять.
Я как-то жил с одним очень богатым человеком. Он был холостяком и совершенно не интересовался женщинами. Единственным его интересом были деньги - изо дня в день он работал ради денег, - но поскольку я жил в его доме, он как-то заинтересовался и моими идеями. У него был большой дом, и он жил в нем один; его отец и мать умерли. Он не был женат, и у него не было детей — только слуги. Мне нравилось это место, потому что там ничто не мешало, в доме не было детей, не было стариков, и никто не ссорился, у него ведь не было жены. Там было по-настоящему тихо, слуги на ночь уходили, и дом был такой большой, что мы вдвоем чувствовали себя в нем почти одинокими.
Он ничем не интересовался, кроме денег. Он обычно запирал двери своей комнаты - в доме никого не было, кроме меня, но он обычно запирал двери своей комнаты изнутри и начинал работать - подсчитывать, много ли он выиграл, много ли проиграл; сколько принесло ему это дело, сколько принесло ему то дело. Прежде чем отправиться спать, он полностью уяснял себе свое финансовое положение. Только после этого он ложился - иногда в два часа, иногда в три. Когда я просыпался в три часа, он отправлялся спать, а я шел на прогулку.
Однажды я спросил его: «Вы когда-нибудь задумывались над тем, что будете делать с этими деньгами? Вы не экстравагантный человек, вы скупой. У вас нет детей, которым вы могли бы оставить эти деньги. Вы не настолько великодушны, чтобы отдать их друзьям или тем, кто нуждается. Вы не расстанетесь ни с одним паи. Что вы собираетесь делать? Хотите забрать их с собой, когда умрете? Какова цель этих денег?»
Деньги ведь бессмысленны, если вы не используете их; весь смысл в их использовании. У вас может быть столько же денег, сколько у меня, но вы можете использовать их так, что станете богаче меня. Ценность денег в их использовании. Конечно, те, кто знает, как использовать деньги, использует их в тысячу раз лучше, чем те, кто не знает. У них те же деньги, но они бедны.