Кришнамурти искал людей, которые могли бы понять его и делать то, что он хотел. У меня столько коммун по всему миру, что я могу одну отдать ему. Мне было бы очень приятно, если бы он смог получить хотя бы частичное удовлетворение в последние годы жизни, возможно в последние дни.
Ему девяносто лет, в любой момент он может умереть. И перед смертью я хотел бы предложить ему любую из моих коммун. Если он хочет эту коммуну, пусть берет эту - я уступаю. Если он сможет управлять моими людьми... это слишком для него. Но он не смог справиться даже с Дикшей, несмотря на то, что она всеми силами пыталась убедить его: «Я покинула Бхагавана, я больше не с ним».
Он сказал: «То, что ты сделала - хорошо, хорошо, что ты покинула его, но я не допущу тебя на мою кухню - убирайся!» Почему? Дикша такая хорошая повариха, она смогла бы управляться на его кухне, как положено; к тому же требования к питанию у него были очень скромные.
В его школе, в Бруквуде, в Англии, не более дюжины мальчиков и девочек. И это трудные дети; их не принимают в другие школы. Когда у родителей уже нет сил, когда они сыты по горло своими детьми, они посылают их в школу к Кришнамурти, потому что он принимает всех, кто приходит. Но туда идут немногие; я думаю, не больше дюжины. В последний раз там был один из моих друзей, там было не более восьми детей разного возраста. И Кришнамурти живет там же.
Для Дикши это была бы не трудная работа, но она, бедная, слишком хорошо думала о своем будущем: если она ушла от меня, то должна, по крайней мере, держаться Кришнамурти. Но он не допускает моих санньясинов в свою кухню. Он не желает видеть никого из моих санньясинов сидящими перед ним на его беседах. Но это его проблемы, а не мои. Многие из его последователей стали моими санньясинами, многие из его последователей стали моими любимцами. Многие из его любимцев, многие из его последователей были чрезвычайно во мне заинтересованы. Я не вижу никаких проблем.
Поэтому я сказал Вивек: «Я хихикаю - ситуация в целом довольно абсурдна. Бедная Дикша просит допустить ее на кухню! Он должен был разрешить ей. Это совершенно не гуманно — велеть ей убираться. Если это касается меня, то я предлагаю: он может взять любую из моих коммун. Если он хочет людей, которые могут рискнуть всем, то у меня есть такие люди».
Но он не мог выдержать, не мог рисковать, находясь среди моих людей. Он был в ярости, потому что был не в состоянии сделать то, что хотел, а я мог сделать то же самое, не прикладывая особых усилий.
Я ничего не делал.
Я говорил вам, что я просто лентяй.
А вот как я жил всю свою жизнь:
Я ничего не делал.
Но если во мне есть что-то, что привлекает людей, которые что-то делают - не претендуя ни на какую награду, кроме того, чтобы быть со мною, чтобы купаться в моей любви, омываться моей любовью, просто моим присутствием... Какое еще вознаграждение они получают? А ведь они рискуют всей своей жизнью.
Я могу дать ему людей, которых он никогда не встретит, потому что движется в неверном направлении. Он опоздал на поезд; но я в поезде и могу потянуть за стоп-кран. Если он захочет, чтобы я сошел с поезда, я сойду и буду на его месте, а он пусть займет мое; в этом нет проблем. Но для него самого возникнет проблема, потому что мир, который я создал вокруг себя, может управляться только таким несуществующим управ- ляющим, как я.
Но для людей его слишком много. Он будет с каждым разговаривать по три часа. Его слишком много для вас - он заморочит вам голову. Одного интервью с ним будет вполне достаточно, вы не станете его просить о втором. Его могут спросить о чем-то одном, а он начнет говорить совершенно о другом - полностью, абсолютно о другом. Он не слушает вопросов, он полон своей собственной идеологии. Ваши вопросы для него, как трамплин, после них он начинает забрасывать вас своими размышлениями. И по существу все, что он делает, является противоречием: с одной стороны, он проповедует, что нет необходимости в наставничестве, нет необходимости в Учителе; а с другой стороны, сам продолжает наставлять людей.
А как назвать то, что вы ходите по всему миру, как не тем, что вы учите людей? Вы разве сумасшедший? Вы именно учите людей. Возможно, вы внушаете им быть против подобного обучения, но это не имеет значения; это по-прежнему остается обучением. Вы можете говорить, что нет ни Учителя, ни ученика, но люди начнут этому следовать: «Да, нет ни Учителя, ни ученика; но мы приверженцы Кришнамурти, мы следуем за вами». Вы становитесь Учителем, они становятся учениками. Вы гневаетесь, потому что ставите людей перед дилеммой.
Это очень сложная дилемма. Если ученики действительно понимают вас, то они больше не придут вас слушать. Когда-нибудь подобное должно будет случаться: он приезжает на лекции в Бомбей или Нью-Дели и просто сидит, потому что никто не приходит - ведь нет ни Учителя, ни учеников, нет обучения, нет философии, ничего.
Поэтому он сидит неподалеку от галереи искусств Джехан-гир в Бомбее, где по вечерам собираются все вороны Бомбея -хорошенькое место он выбрал себе! А эти вороны в своей прошлой жизни, должно быть, были религиозными проповедниками, потому что все они кричат одновременно, все вороны, в то время как Кришнамурти проповедует свое учение. Он говорит людям: «Если вы осознанны и внимательны, то вас не должны беспокоить вороны, просто слушайте меня».
Но почему? Они осознанны и внимательны, но они слушают ворон, а не вас. Почему они должны слушать вас? Эти вороны создают такой хаос! Это их место: они каждый день заняты этим, и неважно, приходят ученики или нет. Вы приезжаете только раз в году на несколько дней; вы просто самозванец на их территории. Но в один прекрасный день никто не придет, тогда его учение будет исполнено. Но будет ли он счастлив? Нет, он хочет, чтобы приходило больше народу. И именно это продолжает его беспокоить.
Поэтому я сказал Вивек: «Я могу смеяться, потому что он не является для меня проблемой; для меня никто не является проблемой». Но мое существование очень задевает его, потому что это то, чего он хочет сам.
Несколько дней назад Сомендра написал письмо одной из здешних моих санньясинов - женщине. Та писала Сомендре: «Здесь, в коммуне, я так счастлива, как никогда прежде. И я не думаю, что смогла бы жить где-нибудь еще; мое место здесь». Сомендра, должно быть, пытался вытянуть ее отсюда, потому что он пытался создать коммуну в Швейцарии.
Видя из ее письма, что она вне досягаемости, он написал: «Если ты там счастлива, то и я тоже счастлив. Бог дал Бхагавану все, что он хотел. Я надеюсь, что в один прекрасный день Бог тоже даст мне то, чего хочу я».
Нет, Сомендра наивен. По сравнению с Кришнамурти Сомендра наивен. Он не знает, что пишет. Он не знает, что, будучи намного ниже, пытается соперничать со мной. Он надеется, что в один прекрасный день Бог подаст и ему тоже. Нет, бедный Сомендра, никто не запрещает ему... Я могу отдать ему одну из моих коммун в Швейцарии - там у нас прекрасная община. Зачем отдавать? Ведь Бога-то нет, я знаю, и его надежда никогда не сбудется; и если я могу отдать ему коммуну, то к чему тогда беспокоить Бога?
Только один намек с вашей стороны, и я отдам вам коммуну, и вы будете вольны делать то, что захотите.
Но нет, он надеется, что Бог... И он думает, что именно Бог дал мне то, что я хотел. Вы думаете Бог помог мне? Я так не думаю. Бог, если он где-то есть, должно быть, очень старается, чтобы все испортить. Он, наверно, вселился в губернатора
Орегона, в генерального прокурора Орегона, в сенатора Хатфил-да - или Фатфилда? Бог, должно быть, вселился во всех идиотов Орегона, в 1000 Друзей Орегона, во всех сторожевых собак. Бог лает отовсюду! А Сомендра говорит, что он дал мне все, что я хотел. Нет, нигде, ни в одном священном писании не сказано, что Бог столь благороден!