В бедных странах никто не думает о самоубийстве, в бедных странах не поднимается вопрос о смысле жизни. Это западный вопрос. В чем смысл жизни? На Востоке никто не спрашивает об этом. Запад достиг точки насыщения, где все, для чего можно жить, уже достигнуто. Что дальше? Бели ты достаточно смел, ты покончишь с собой — или станешь убийцей.
В одном экзистенциальном романе человек предстает перед судом. Его мать была убита; убийцу не поймали, но многие люди подозревали сына — хотя никто не говорит, что видел их ссорящимися. На самом деле, никто не видел их вместе, так что нет вопроса о ссоре. Сын жил сам по себе, мать жила сама по себе. Он никогда не навещал ее, и никто никогда не видел их вместе; но, несмотря на это, его подозревали.
Подозрения базировались на нескольких фактах: первое, когда они рассказали сыну об убийстве матери, сын сказал: «Какое облегчение быть убитым! Никто почему-то не убивает меня. Эта женщина, моя мать, имела все: теперь даже в убийстве она опередила меня». Странно слышать такое от сына, мать которого только что убита.
Они сказали: «Вы должны прийти проститься с вашей матерью».
Он сказал: «Но она уже простилась — вы же сказали, что она убита, — так какой же смысл? Вы можете покончить с телом. Прах в прах — ее больше нет. Зачем тащить и меня сквозь все это?» В конце концов они все же сумели протащить и его.
Тем же вечером он встретился со своей девушкой — они танцевали. Люди не могли поверить тому, что его мать была убита сегодня утром, а вечером он танцует со своей девушкой. Таковы были факты, и, хотя они не доказывали, что он — убийца, они, несомненно, породили подозрения в умах людей. А на следующий день он устроил вечеринку…
Судья сказал ему: «Очень странно. Несмотря на то, что ничто не указывает на то, что вы убийца, все вызывает подозрения».
Человек сказал:»Я не понимаю: какие подозрения?»
Судья спросил:»Как вы могли танцевать в тот вечер, когда утром умерла ваша мать?»
Он сказал: «Неужели вы хотите заставить меня не танцевать всю жизнь, только потому что мою мать убили?»
Судья сказал: «Я же не сказал, всю жизнь, я сказал, в тот вечер».
Он сказал: «Когда бы я ни начал, все равно это будет после убийства моей матери. Одним часом позже, двумя часами позже, как вы можете определить тот рубеж, после которого я буду вне подозрений? Один день, два дня, три дня; одна неделя, две недели, три недели? Но все равно, когда бы я ни танцевал, это будет после убийства матери, так что никакой разницы не будет. Или вы считаете, что какая-нибудь разница будет?»
И судья сказал: «А на следующий день вы должны были устроить вечеринку?»
Он сказал: «Вечеринка была спланирована заранее. Сейчас моя мать убита; я мог бы отложить праздник, но и здесь разницы не было бы. А что касается тех ребят, у которых не убили мать, почему они должны огорчаться? Пусть веселятся. И вечеринку я созвал заранее. У меня и мысли не было, что моя мать будет убита, и что на следующий день собирать вечеринку было бы неправильно. Так почему только из-за себя я должен их огорчать?»
И судья сказал: «Вы шутили и смеялись».
Он ответил: «Ну вот опять, снова и снова; у вас нет ни одного факта. Суть вот в чем: если каждый после смерти своей матери будет грустить, не будет шутить, смеяться, улыбаться, не будет танцевать, встречаться со своей любимой или любимым, не будет устраивать вечеринок, то что произойдет с миром? Чего вы хотите?»
Судья сказал: «Ну ладно, оставим это, — ведь он тоже не мог принять решения о временном пределе; да и нет такого критерия, — но вы сказали, что эта женщина всегда опережала вас, даже в том, чтобы быть убитой».
Он сказал: «Конечно, потому что я часто думаю о самоубийстве, но не могу набраться смелости. С некоторого времени я начал думать о том, что кто-нибудь однажды убьет меня, и эта мысль принесла мне облегчение. Она и здесь опередила меня — я снова остался позади. И такое продолжалось всю жизнь. Именно поэтому я переехал от нее; она всегда опережала меня во всем, и это было так оскорбительно. И вот теперь это последнее, что она сделала».
«И вы отдаете себе отчет в том, что она была убита в воскресенье? Эта женщина имела привычку портить все. После шести дней работы в офисе я надеялся на веселое воскресенье — вот и повеселились! Но она была умна; она, должно быть, выбрала этот день так, что она смогла испортить по крайней мере один из моих выходных дней. Это был ее последний подарок мне».
Судья сказал: «Нет оснований думать, что вы убили ее, но то, как вы говорите, то, что вы говорите, к сожалению, заставляет нас подозревать в вас преступника».