— Я, дедушка, тебя не покину. Только мне очень хочется побывать в чужих сторонах. Я бы побывал во всех тех городах, про которые ты рассказывал. Там, должно, совсем другие люди живут.
— Нет, дитятко, все такие же люди, как и мы с тобой. Только в одном месте злые люди, в другом — добрые. А больше все злые. Хуже готов.
— Готы собаки, дедушка. Кабы моя воля была, я бы их всех перерезал.
— Трудно их перерезать, дитятко: готы народ сильный.
— А уж сильнее готов и нет, дедушка, никого больше?
— Нет. Они многими землями владеют. Один только римский император и не покорствует перед ними. Да и тот боится их. Готы, дитятко, страшный и сильный народ.
— Когда я вырасту, дедушка, плохо от меня будет готам.
— Ох, ты витязь мой, витязь! — засмеялся добродушно старик и погладил внука по голове.
Внук между тем насупился. Видимо, в его детской груди уже накипела затаенная злоба против ненавистного ему племени.
Долго внук и дед шли по лесной тропинке. Молчал внук; молчал и дед. Внук, как умел, поддерживал старика. Старик еле передвигал ноги и часто спотыкался. Наконец, перед ними показалось несколько хижин, ютившихся под сенью лип на глухой лесной луговине. Жилища эти скорее походили на берлоги зверей, чем на дома человеческие.
Едва внук и дед приблизились к ним, как откуда-то, точно из-под земли, выбежала молодая девушка. Легкая, улыбающаяся, в белой длинной сорочке, перехваченной по стану тонким пояском, длинноволосая, голубоглазая, она подбежала к старику и обхватила шею его своими пухлыми, гибкими ручонками.
— Дедушка! Дедушка! — радовалась она, целуя старика то в лоб, то в щеки. — Что ты так долго не приходил? А я-то ждала, а я-то ждала…
— Вот и дождалась, вот я и пришел, — говорил ласково дедушка и тоже несколько раз поцеловал молодую резвушку в голову.
— А что же ты-то, братец, не привел пораньше дедушку? — обратилась она к юному провожатому, который стоял насупившись.
— Не тронь его, не тронь! Он у меня всех готов перебить хочет! — шутил старый князь.
— Ах, какой страшный! — вскрикнула девушка и засмеялась, откидывая обеими руками за плечи свои длинные русые: волосы, которые легкими прядями повисали над ее овальным раскрасневшимся личиком.
Внук из-под бровей поглядел на девушку и еще больше надулся. Девушка засмеялась еще сильнее, глядя на рассердившегося брата.
Это были внук и внучка старого венедского князя Будли.
Внук — Аттила.
Внучка — Юрица.
Глава III
ПОГРЕБЕНИЕ КНЯЗЕЙ
Была уже совершенная ночь, и месяц, полный, явственный, плыл уже высоко по небу, когда несколько тяжелых и неуклюжих венедских лодок показались на водах Немана. Лодки венедские двигались тихо, едва заметно. Пловцы, видимо, опасались чего-то и придерживались больше берегов, находившихся в тени, которая ложилась по ним от высокого берегового леса.
Плавать у этих берегов было не совсем безопасно: все пространство их было завалено отжившими свой век гигантами лесов — дубами, березами, кленами. Голые сучья их, черные, влажные, покрытые зеленым мхом, нередко высоко поднимались над водой. Плывущий по реке сор — листья, сучья, ветки, плесень — сбивался у этих береговых преград, прирастал, присасывался к ним, покрывался новыми наплывами и составлял иногда самые крепкие, самые непроницаемые плотины, разрушить которые недоставало даже сил и у воды, несмотря на то что она бешено, как бы с озлоблением набегала на них, силясь их раздробить и разнести, вертелась, кружилась, пенилась и затем, встречая неодолимую твердыню, вынуждена была далеко обегать их. Кое-где гигантское дерево, дитя десятков лет, упав Бог весть когда и как, лежало поперек берегового затишья, занимая несколько саженей пространства. Крепкие и испытанные ветви его упирались в илистое дно и держали над водой корявый, почерневший ствол. Шумно и звонко перекатывалась вода через эту недвижимую груду, чтобы через несколько саженей встретить, может быть, новую такую же груду и снова же уступить ей. Местами деревья повисали над самой водой. И днем под этими навесами могучими царила сырая и подавляющая мгла, а ночью навесы эти казались какими-то заколдованными обиталищами лесных демонов: так под ними было темно, так было холодно, жутко. Даже всплески волн не оживляли их. Как очарованные, стояли навесы эти над водой. Склонившись к ней, они сумрачно, как бы размышляя, гляделись в холодные струи ее, точно стараясь постигнуть сокровенные думы этих вечно движущихся и вечно шепчущих о чем-то волн. Во время бурь и непогод навесы эти, качаясь и торопливо шелестя, со скрипом и рокотом купались в самой воде и звонко роняли в воду захваченные ими в воде же крупные и светлые ее капли. Тогда мнилось, что они плакали о чем-то. Так года проходили за годами. Один навес, одряхлев, незаметно исчезал, другой так же незаметно зарождался, чтобы, в свою очередь, когда-нибудь уступить место новому поколению побегов. В течение многих лет ничто не заглядывало под эти навесы неприступные; разве старый ворон, возвращаясь с добычи, тяжело опускался иногда на толстый сук навесов и, каркнув раз-другой-третий, снова взмахивал своими грузными крылами и летел далее. Местами по этим берегам из самой воды поднимались целые группы низкорослых ив. Ивы казались растущими на воде. Местами берега были покрыты сплошной массой высоких и густых тростников, низкого кустарника и сетчатого водоросля. Все это служило хорошим и неприступным обиталищем пернатой дичи, но для пловца представляло тяжелые преграды.