— Не напоминай мне об этом поросячьем дерьме. О вестготах не следует говорить при моем дворе, — пробурчал он в ответ.
— Аттила стремится завоевать земли вестготов, — пояснил Евдоксий, — поэтому Аэций надеется лишь на Теодориха. Умоляю вас, Гейзерих, заключите союз с Аттилой, начните эту войну, и ваш злейший враг станет врагом гуннов. Как только вы бросите вызов Риму, гунны нападут на Теодориха. Даже если Аттила не уничтожит вестготов, он нанесёт им болезненный удар. А вы тем временем завоюете Италию. Однако Аттила должен знать, что вы готовы атаковать римлян с юга и раздробить их силы. В противном случае он не выступит в поход. Так что этот альянс выгоден всем нам.
— Когда же выступит Аттила?
Евдоксий пожал плечами.
— Он ждёт знамений и знаков свыше. А также вестей из Карфагена. Одно ваше слово поможет ему принять решение и направить в Галлию войска. Ну как, вы согласны? Что мне ему передать?
Гейзерих ещё немного подумал. Он представил себе, как ему удастся натравить римлян на гуннов, а гуннов на вестготов, а потом вступить в войну и собрать воедино куски бывшей империи. Король знал, что в ходе этих ожесточённых баталий первым погибнет лекарь с его жалкими крестьянами. Их попросту растопчут сражающиеся армии, но разве бывают войны без сотен и тысяч жертв? Слабые всегда уступают место сильным, а услугами глупцов вроде этого лекаря пользуются умные. Да его и сейчас можно использовать, но как бы это лучше сделать?
Гейзерих поднялся с трона, припадая на хромую ногу.
— Я хочу предложить вашему королю кинжал, украшенный драгоценностями. Он — знак согласия и наглядное доказательство моих слов. Можете мне верить. Я сам вынул этот кинжал из разрубленного на куски тела римского генерала Авзония, — произнёс он. — Все знают, что это моё любимое оружие. Отдай его вашему королю и скажи великому Аттиле, что если римляне и вестготы — его враги, то я — его друг.
Его военачальники и их женщины вновь восторженно зашумели, перемежая возгласы стуком и визгом, так что Евдоксию показалось, будто он услыхал волков, воющих на луну. Он попятился, любезно поклонился королю и, не сумев сдержать ликующей улыбки, покинул дворец, поспешив с новостями на корабль.
В тот же день король Гейзерих собрался со своими приближёнными в тёплом внутреннем дворике. Уже стемнело, и эта далёкая, завоёванная им пустыня сверкала от ясных звёзд, усеявших небо, а их свет отражался в кубках с вином.
— Сегодня нам удалось сделать два дела, мои вожди, — признался он, когда все уже изрядно выпили. — Во-первых, мы убедили Аттилу напасть на Теодориха, прежде чем Теодорих нападёт на нас. Во-вторых, я избавился от проклятого кинжала. Того самого, что я забрал у римлян и которым я изрезал эту суку, вестготскую принцессу. С тех пор стоило мне взять его в руки, как начиналась полоса неудач. Пусть этот идиот лекарь передаст его Аттиле. Посмотрим, повезёт ли с ним гуннам.
Глава 7
РАЗРУШЕННЫЙ ГОРОД
Впервые я понял, с каким миром столкнулся во время путешествия, когда наше римское посольство разбило лагерь на берегах реки Нисавы, неподалёку от разграбленного города Наиса. День близился к вечеру, солнце почти опустилось за горы, и в сумерках можно было представить себе, что рядом с нами не голые стены без крыш, а прежний, процветающий провинциальный римский город и его пятьдесят тысяч жителей ждут, когда можно будет зажечь лампы. Однако сумерки сгустились, а никакие лампы за стенами так и не зажглись. Лишь птицы тёмными спиралями спускались вниз и вили себе гнёзда на пустых рынках, в театрах, банях и борделях, а над заброшенными подвалами кружились летучие мыши. Городские постройки заросли ежевикой и диким виноградом, и пустота казалась мрачной и зловещей.
Более того, место нашей лагерной стоянки сделалось ещё мрачнее, когда мы принялись ставить палатки. Как я уже говорил, сумерки сгустились и в темноте трудно было что-либо разглядеть. Когда один из наших рабов наклонился, чтобы привязать верёвку к бурому узловатому корню, из земли выскочил какой-то сгнивший корешок. Раздосадованный раб снова нагнулся, собираясь вернуть его на место, но тут же с отвращением выбросил находку, поскольку, взглянув на неё, он догадался, что это было. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что раб отшвырнул какой-то раскалённый предмет.