Рабы римлян, охранявшие караван, расположились на берегу Тисы, где им отвели участок для лагерной стоянки, намеренно отделив его от владений Аттилы крутым склоном холма. Эдеко провёл делегацию дипломатов вперёд, к бескрайнему морю юрт, хижин, изб и деревянных дворцов, раскинувшемуся на две мили вдоль восточного берега Тисы. Там жили по меньшей мере десять тысяч воинов — стражей Аттилы, то есть здесь размещался оплот его армии. Гроздья небольших селений союзных племён расположились вокруг этого примитивного города, точно луны, окружавшие планету. Толпа любопытных двинулась вместе с дипломатами, медленно шествуя мимо зданий. Идущие речитативом выкрикивали приветствия гуннским вождям и добродушно улыбались римлянам. Дети бежали, собаки лаяли, а взнузданные кони ржали, завидев посольских лошадей, которые, в свою очередь, дёргали шеями и мотали головами, словно здороваясь с гуннами.
Когда римляне и их свита приблизились к окружённым частоколом владениям Аттилы, Илана увидела, как навстречу им вышла процессия жён короля и их служанок в облаках лёгких разноцветных одежд. Она уже не раз наблюдала за этой церемонией. Самые высокие и красивые женщины выстроились в два ряда и распростёрли руки, а между ними вклинились ещё семь девушек и развернули на шесте широкое и длинное белое полотнище. У всех них были цветы, они преподнесли их членам посольской миссии и спели скифскую песню. Затем девушки вручили Эдеко и его спутникам ритуальные чаши с пищей. Гуннские военачальники ели, сидя верхом. Эти чаши означали признание власти Аттилы, подобно тому как в мире Иланы Святое Причастие означало признание духовной власти Христа.
Римлянам ничего не вручили.
Они терпеливо ждали.
Пленная римлянка обратила внимание на красивого молодого человека, который с интересом разглядывал знамёна из конского волоса, выставленные перед каждой юртой или домом. Все эти знамёна были сделаны из волос любимых жеребцов. Чем богаче хозяин лошадей, тем плотнее и крепче его знамя. Кроме того, у каждого входа на шестах торчали черепа умерших коней, защищавших семьи от злых духов, их крупные зубы оскалились в улыбке, а глазницы были пусты. Рядом с каждым жилищем можно было также увидеть облепленные мухами хранилища для высушенного мяса, а по обе стороны ворот, ведущих во дворец Аттилы, важно восседали чучела злобных барсуков: таков был королевский тотем.
Проследив за римлянами, Плана вспомнила, как впервые появилась в лагере гуннов. Тогда её поразила сильнейшая вонь, от которой некуда было укрыться: запах немытых тел, конского пота, навоза, скошенной травы, странных приправ и кипящей на огне пищи, окутанной желтоватым дымом. Гунны считали, что их души можно определить по запаху, и при встречах вместо поцелуев или рукопожатий часто обнюхивали друг друга, точно добродушные псы. Ей понадобился месяц, чтобы привыкнуть к этим «ароматам».
Наконец молодой римлянин выделил Плану из толпы и на какое-то мгновение задержал на ней взгляд. Раньше ей нравилось производить на мужчин такое впечатление. Кажется, его изумила её красота, и она подумала, что до сих пор выглядит как римлянка, а не как девушка из племени варваров. Затем он перевёл взгляд на других стоявших женщин, но ещё раз или два, словно невзначай, обернулся к ней. По-видимому, ему хотелось убедиться, что она ещё здесь.
Впервые после плена в душе Планы зажглась искра надежды.
И вот я, Ионас Алабанда, прибыл во дворец Аттилы. По римским меркам, он был скромен, но всё же величественнее, чем я ожидал. Я не знал, где смогу найти короля гуннов — в палатке, хижине или золотом дворце, но его основная или по крайней мере временная обитель оказалась чем-то средним между ними — деревянным зданием, украшенным мастерски выполненной резьбой. Мне стало ясно, что нынешние гунны находились на полпути от прежнего, кочевого образа жизни, к оседлому, а их город наглядно отражал этот неловкий переход. Юрты, повозки, деревянные хижины и плетеноглинобитные избы — все эти строения были беспорядочно разбросаны по равнине.
Я также обратил внимание на пристрастие гуннских воинов к золотым украшениям, умело и даже изящно сделанным уздечкам и сбруям, красивым сёдлам и серебряному оружию, отделанному драгоценными камнями. Шпоры и пряжки на их сапогах также были из чистого серебра, они носили шёлковые пояса, а украшения их женщин, как я теперь увидел, были ещё сложнее и изысканнее. Их ожерелья и затейливые ремешки надевались поверх вышитых платьев самых разных цветов. По пути я даже заметил пастушек, погонявших стада, в платьях с серебряным шитьём. Гуннские девушки заплетали волосы в косы, поднимали их и стягивали на лбу золотыми кольцами. Их открытые платья поддерживались на плечах золотыми пряжками в форме цикад, придававшими им сходство с королевами и принцессами. Концы ремешков спускались петлями и звенели у них на лодыжках. Короче говоря, гуннские женщины с головы до ног сверкали металлом и драгоценностями. У некоторых из них массивные ожерелья причудливо расширялись от шеи до груди, и этот плотный покров напоминал плетёные кольчуги.