Объясняли, что Джейн Венхам околдовала миссис Харви, желая отомстить за поступок своего мужа. Венхам в то время был еще жив, и он сам попросил мистера Харви поговорить с глашатаем из Хартфорда, «чтобы тот во всеуслышание ославил его жену, так что если кто ей после того доверится, то пусть пеняет на себя, и Ричард Харви сделал, как тот просил».
Томас Адамс-младший тоже выступил с рассказом о том, как недели за три до Рождества он повстречал Джейн Венхам на своем поле со своей же репой в руках, которую она приготовилась унести с собой. Когда он припугнул ее словами о том, что это кража, она бросила репу на землю. Но он позволил ей взять овощи, сказав, что «это ей дорого будет стоить. Тогда она вдруг смягчилась и стала просить прощения, говоря, что ничего за весь день не ела и что у нее совсем нет денег на покупку еды. Затем они разошлись каждый своей дорогой, и он ее больше не видел». Однако в рождественское утро у него вдруг околела овца, одна из лучших, 9 или 10 дней спустя еще одна, а потом еще две, и все без малейших признаков болезни. Но один из его пастухов сообщил, что одна овца перед смертью как-то странно себя вела: подскакивала и пыталась встать на голову. Он уверился, что их околдовала Джейн Венхам.
Все время, пока сэр Генри вел следствие, Энн Торн билась в припадках, но обычно поправлялась, когда над ней читали молитвы. По этой причине на допросы ее не вызывали ни разу.
После допроса Томаса Адамса сэр Генри снова перенес дальнейшие разбирательства на следующий день. Наутро два священника, Гардинер и Стратт, пришли к Джейн Венхам, чтобы еще раз подвергнуть ее испытанию молитвой. Им повезло не больше, чем раньше: старуха запиналась все на тех же предложениях. Тогда они заговорили с ней очень строго и сказали, что если она и впрямь виновна в болезни Энн Торн, то лучше ей сознаться, для спасения собственной души и блага других. Сначала она отрицала, что имела какое-то отношение к болезни девушки, но они продолжали давить на нее, и наконец она попросила Стратта поговорить с ней наедине в соседней комнате.
Но тот отказался слушать что-либо, если Гардинер не будет присутствовать при этом, но, справедливости ради, позволил присутствовать при разговоре родственнице Джейн, которая пришла посидеть с ней.
На это она согласилась, и они пошли в соседнюю комнату, где старая женщина призналась, что она ведьма и что она участвовала в порче Энн Торн, но что «есть и другая, виновная не меньше ее». Сообщила она также, что на кромерской дороге Энн Торн повстречалась с ее духом-помощником, который принял ее собственный облик. Когда у нее спросили, как давно она стала ведьмой, женщина ответила, что занимается ведовством уже 16 лет.
Она вошла в союз с дьяволом по причине своей злобности и коварства, так как, если случалось кому-либо из соседей разозлить ее, она насылала на них такие проклятия и угрозы, что однажды дьявол поймал ее на слове. Тогда они захотели узнать, кто были ее сообщники, и она назвала трех женщин из Уолкерна.
Когда священники сообщили о признании старухи сэру Генри, тот распорядился немедленно привести к нему трех женщин, которых она назвала. Те прибыли, он с каждой поговорил наедине и, не обнаружив «никаких фактов против кого-либо из них, отослал всех домой».
Весь тот день у Энн Торн также продолжались припадки.
Но молитвы всегда возвращали ей хорошее самочувствие. Около 7 или 8 часов вечера она начала видеть каких-то существ, похожих на кошек, которые приближались к ней и говорили, что она должна идти. Еще она сказала, что перед припадком всегда видит кошку, которая не только является ей, но и разговаривает с ней, соблазняя ее выйти из дома. Заметили, что в тот раз, как и во многих других случаях, в доме был слышен тоскливый вой, производимый котами, которые то кричали, как малые дети, а то издавали адские звуки, совершенно ни на что не похожие.
Позднее в тот же вечер с девушкой случился такой сильный припадок, какого еще никогда не было, так что, несмотря на поздний час, послали за Джейн Венхам, опасаясь, что иначе девушка умрет. Как только матушка Венхам вошла в комнату, Энн бросилась на нее с такой неожиданной силой и яростью, что трое или четверо мужчин едва могли ее удержать. Мистер Чонси отвел матушку Венхам в сторонку и попросил произнести какие-нибудь заклинания, чтобы помочь девушке, но старуха ответила, что это не в ее силах, и ее вернули под стражу.
На следующий день, 17 февраля, в воскресенье, у Энн снова было несколько припадков.
Решили взять мочу девушки, налить ее в каменный сосуд, закрыть пробкой и поставить на огонь, что они и сделали, а в дом, где находилась под стражей ведьма, послали человека наблюдать, не выкажет ли она признаков тревоги более сильных, чем обычно. Обнаружили, что в это самое время женщина, по-видимому, страдала от сильной боли и проливала слезы (чего не делала никогда ни до, ни после), и так продолжалось до тех пор, пока сосуд не слетел с огня с таким грохотом, точно выстрелили из пистолета. После этого ведьма стала очень весела, пела и танцевала.
Сэр Генри Чонси, выслушав наутро эту историю, решил, что у него достаточно оснований, чтобы отправить Джейн Венхам на выездную сессию суда, которую в девять часов утра 4 марта открыл судья Пауэлл. Присяжные заняли свои места, матушка Венхам заявила о своей невиновности, и на свидетельское место была вызвана первая из 16 свидетелей по этому делу, Энн Торн.
Но как только девушка собралась рассказать суду о том, что с ней случилось, как у нее тотчас начался сильнейший припадок. Судья был нетерпелив. Никогда еще, заявил он, не доводилось ему слышать, чтобы у околдованных случались припадки прямо в суде, ибо задержанная ведьма теряет власть над своей жертвой. Однако «ради удовлетворения присяжных он позволил подвести заключенную к девушке, чтобы та с ней поговорила, но девушка, как обычно, налетела на нее с большой яростью». Когда девушку увели из зала суда, на ее место пригласили миссис Гардинер, которая и дала полный отчет обо всем, что произошло, в точности таких же словах, которыми она пересказывала все это сэру Генри Чонси. Фактически никто из свидетелей, за исключением Фрэнсиса Брэгга, которого не допрашивал сэр Генри, не сообщил суду никакой новой информации.
У мистера Брэгга оказалась припасена интереснейшая история, которая окончательно истощила и без того хлипкие запасы легковерия судьи. Принеся присягу, мистер Брэгг поведал суду:
Он присутствовал, когда девица впервые побежала за ветками, и т. д., но тут судья его перебил вопросом, не может ли он сообщить чего-нибудь нового, о чем никто из свидетелей не говорил до него. Он ответил, что может предложить кое-что новое. Ему было велено продолжать, и он рассказал, что 19 февраля, в четверг, он, услышав, что странные комки перьев были извлечены из подушки Энн Торн прошлой ночью, пожелал их увидеть. Он вошел в комнату, где находились эти комки, взял два из них в руки и сравнил между собой. Далее он сообщил, что они были одинаково круглой формы, размером чуть больше монеты в одну крону. Он также заметил, что маленькие перышки складывались в приятный для глаза любопытный рисунок, на равном расстоянии друг от друга образуя радиусы круга, в центре которого встречались их заостренные кончики. Он сосчитал количество перьев и обнаружил, что в каждой лепешечке их было по тридцать два. Затем он попытался оторвать два или три пера, но обнаружил, что они были склеены чем-то вязким, и это вещество вытягивалось на семь или восемь дюймов, прежде чем перо удавалось освободить от него.
Затем, оторвав несколько перьев, он соскреб и вязкое вещество, удерживавшее их вместе, и под ним, в самой серединке, обнаружил несколько коротких волосков, черных и серых, скатанных вместе, каковые, по его мнению, могли быть кошачьей шерстью. Исследовав вторую лепешечку, он обнаружил, что она во всех деталях полностью совпадает с первой. Другие он не разглядывал, но с виду они были похожи, а всего он видел их десять или двенадцать. Он также сообщил, что Джейн Венхам ему сказала, что она занимается ведовством шестнадцать лет.