Сверху выглянуло солнце. Тоже какое-то фарисейское. Словно бы ухмыляется... Все смеются над ним... Фарисеи и книжники, все смеются.
Он прислонился спиной к какой-то стене. У него подкашиваются ноги. И сердце. Он прижал ладонь к груди, там, где сердце... пусть оно успокоится, хоть чуток... хоть чуток... Но навстречу опять идут фарисеи, смотрят на него... они могут позвонить в скорую, они могут для него вызвать скорую... он отталкивается от стены и бредёт дальше. Нельзя ему скорую. Нельзя!
Солнца больше не видно. Опять какая-то хмарь. Грязное небо. Всё в серых клочьях. Грязное небо...
Он останавливается. Он вспомнил... Апостол Павел. «Для чистых всё чисто». Раньше святые лобзали уста прокажённых - и ничего им от этого не было. Ничего. Потому что для чистых всё чисто... Вот только святые предпочитали молиться, а не трахать блудниц. Молиться...
Он как раз стоит возле костёла. Два шпиля... Петра - и кого? Петра и Павла? Иоанна? Некоторые утверждают, будто Иоанн и есть Мария Магдалина. А он... Что позволено Юпитеру, то не позволено ему... Его свинец опустился в живот, у него полный живот свинца... Раньше была такая казнь. Расплавленный свинец заливали в рот. Ему тоже залили. Он сам себе залил. Сам залил. Ему опять плохо. Но прочь, скорее, прочь. Здесь тоже ходят фарисеи. Они вызовут скорую. Ему нельзя скорую. Нельзя.
Парк. Он видит скамейку. И рядом никого нет. Ни одного фарисея. Ни одного книжника. Никого нет.
Он садится. Кажется, та самая скамейка. Здесь он сидел. А на суку сидел ворон. Теперь ворона нет. Никого нет. Он один. И ему плохо. Ему очень плохо. Он словно в аду. Орфей спускался в ад, и ему тоже пришлось. Его душа была в аду, а теперь тело тоже. Его душа видела беса, а на ружье у беса было написано AIDS. На ружье было написано СПИД, а он... он не захотел этого видеть, он увидел ад по-латышски, потому что так было красиво, ад по-латышски - это красиво, а СПИД - не красиво. И гепатит не красиво. Совсем!
Он вспоминает адвоката. Как тот поморщился. Непроизвольно поморщился. Такой опытный адвокат, а не смог сдержаться... Когда адвокат встречается с Верой, адвокат, наверное, не садится с ней за один стол. Вера сидит, а этот стоит в отдалении. Как можно дальше. А потом моет руки. А он с Верой спал. Целый год. И ни разу не предохранялся. И ему было с ней хорошо. И родился ребёнок... а теперь... если бы адвокат узнал, что он отец ребёнка... взял бы адвокат его деньги?.. разве что пинцетом... адвокат тоже глуп, благоразумен, но глуп... Как может быть подельник отцом ребёнка, ведь у подельника вместо члена дорожка... благоразумен, но глуп.
Кажется, ему полегчало. Немного полегчало. Он один тут сидит в парке. Никого нет. Он сидит и размышляет. Кажется, размышляет. Как всё получилось.
Да, у него тоже есть благоразумие. Не только у адвоката. Он же не пытается остановить трамвай на ходу. Не перескакивает рельсы прямо перед поездом. Не рассекает запруженную улицу на красный свет. Да, он всё видел. Его благоразумие видело. Вот только он приказал своему благоразумию успокоиться и слегка подремать. Или даже не слегка. Ведь он не адвокат. Он - поэт жизни. Он не живёт благоразумно. Он живёт красиво. Ведь это было красиво: нырнуть в контейнер со всеми грехами мира. Как Орфей спускался в ад, так он спустился в контейнер с грехами. Просто этот контейнер был живым. Якобы живым. Но там хозяйничал бес. Он спустился к бесу в самое того логово и потребовал: поди вон! Ведь он так сказал... Ведь он был в самом логове и пытался сказать. Ведь он был. И пытался!
Сверху капнула слеза. На его бедную голову. Одна слеза, другая, третья... Кто-то плачет по нём. Небо плачет... Да, небо плачет. А он вдруг усмехается. «И ангелы рыдают»... Так тоже было... ангелы рыдают... так выпало... на картах Таро,.. значит, и вправду было красиво, раз сами ангелы рыдают, ведь было красиво, ведь было?..
Дождь. Дождь его поливает своими слезами. Кажется, он замёрз. Холодные у ангелов слёзы. Но ему всё равно. Что теперь с этих слёз... что теперь со всего... что теперь...
Он встаёт со скамейки. Куда-то пошёл. Дальше пошёл... Дальше - куда? Наверное, ноги сами идут. Наверное, ноги знают, куда. Наверное...
Остановка троллейбуса. Тут он с Верой стоял. И сейчас тоже стоит. Только без Веры. Вера в тюрьме. У неё самый страшный гепатит, прогрессирующий ВИЧ и ещё хрен знает что... Ещё родился ребёнок, у которого... слёзы, сверху капают слёзы, ангелы разрыдались, ему неуютно, он хочет согреться, он хочет... чего же он хочет... чего...
Троллейбус... Спрятаться от слёз... Хватит им рыдать... Хватит уже. Он входит в троллейбус.
Троллейбус полон людей. Но для него оставлена ниша возле окна. Как раз для него. Он там спрячется.
Остановка. Кажется, ему надо пасти контролёров, кажется, надо... или не надо... он даже не помнит, что ему надо, он больше не помнит.