Однако перед кладбищем он выходит. Это самый опасный участок. Здесь контролёры применяют другую тактику. Они стоят между остановками, в глухом месте. И стоят не одни. С муниципальной полицией. Они останавливают троллейбус, а водитель заранее отключает электронные компостеры, чтобы никто из зайцев не смог зарегистрировать свой билет в последний момент. Контролёры входят сразу во все двери, прочёсывают троллейбус и выводят улов наружу. А там ждёт полиция. Ему это не надо. Проще пройти две опасные остановки пешком.
Зима в этом году выдалась странная. По телевизору давно уже пели байки о глобальном потеплении, а на улице стоял глобальный мороз. Стоял и стоял. И никакой оттепели, как в прошлые годы. В такой мороз контролёров не будет, не станут они мёрзнуть между остановками, он может дать гарантию. Но всё равно вышел. Мог бы просто выглянуть вперёд сразу за поворотом, ведь задние огни троллейбуса видны. Если троллейбус вдруг остановят, по огням можно понять. Но не остановят. Он может вернуться назад, на остановку, потому что следующий троллейбус уже на подходе, но он не возвращается. Раз ездит даром, нельзя наглеть. Хотя бы две остановки нужно пройти пешком. Иначе совсем не честно.
Он идёт. Ещё только светает. Слежавшийся снег скрипит под ногами, нужно ступать осторожно, не торопиться. Глаза слезятся от холодного ветра и почти ничего не видят. За железным забором унылое кладбище. Силуэты озябших крестов, запорошенные снегом деревья. А с другой стороны по улице несутся машины, обгоняют и обдают гарью. И никаких контролёров. Он идёт мимо кладбища. Мимо крестов, заваленных снегом и еле различимых. Его жизнь тоже завалена снегом. Что с его философии? Он учился-учился, но никогда не работал по специальности. Никогда. Его страна развалилась, огромная великая держава развалилась на много осколков, и в том осколке, где он оказался, тут был главным латышский язык. Для всего теперь требовался латышский язык. Тех, для кого латышский язык не являлся родным, для новой страны просто не существовало. По сути не существовало. И они приспосабливались как могли. Кто-то изо всех сил подстраивался под латыша. Кто-то создавал свой личный бизнес, никак, ни в малейшей степени не связанный с государством. А кто-то уходил во внутреннее подполье. Как он. Он любит эту землю. Здесь его родина. Здесь жили его предки, орошали землю своим потом. А в войну защищали с оружием в руках. Но случилась новая война. Какая-то изощрённо-хитрая. Совсем без выстрелов. И теперь он оказался на оккупированной территории. Он не мог устроиться даже дворником, потому что сначала должен был сдать экзамен по латышскому языку. Конечно, он сдал бы этот экзамен, но дело было в унижении. Почему его сосед Карлис не должен сдавать никакого экзамена? Почему только нелатыши? Почему те вели себя как победители в побеждённой стране? Он не считал себя побеждённым. Он партизанил. Сам по себе. Один сам. Не признавал эту власть. Никак с ней не связывался. Не платил налогов, не участвовал в переписях, ни в каких государственных мероприятиях, словно не существовало его. Для этой новой власти и не существовало. Он сам находил себе работу, нелегальную, делал всяческие ремонты, строил что-нибудь несерьёзное и даже серьёзное, если это можно было делать неофициально. Так он и выживал. На хлеб как будто хватало. И даже на масло иногда. Но будущего не было. Никакой пенсии от этого государства, никаких бюллетеней, никаких пособий, ничего он не смог бы получить. Даже к врачу не смог бы обратиться, потому что врачи с недавних пор первым делом спрашивали, заплатил ли пациент налоги. Он не заплатил, и потому для него существовали только частные врачи, теоретически существовали, а практически они стоили столько денег, что можно было сразу их не брать в расчёт. Их тоже не было. Ничего для него не было. Только собственные руки и собственная голова. И собственные ноги тоже.
Но собственные ноги вдруг поскользнулись, собственные руки взмахнули в разные стороны, словно пытаясь ухватиться за воздух - за воздух ему только и было хвататься. Но он удержался. Всё же не упал. Остановился. Огляделся по сторонам и пошёл дальше.
Вокруг всё было по-прежнему. Тот же обледенелый снег. Засыпанный снегом покосившийся кладбищенский забор, сгорбленные деревья, едва различимые кресты. И никаких контролёров. Никого нет. Ничего нет.